Ярослав Гашек - Долготерпение Кмоничка

Кмоничек был человек миролюбивый. Один из тех людей, которые ничему не противятся и любые злоключения переносят с безмятежной невозмутимостью. Дайте ему по физиономии — и он мигом подставит вам другую щеку и скажет с жалобным взглядом: «За что вы меня обижаете?».

В трамвае можете ради собственного удобства спихнуть его с подножки. Минутку он останется сидеть на земле, глядя, как удаляется трамвай, а подошедшему полицейскому ответит, что упал по собственной неосторожности (Ибо побоится, что для вас могут быть неприятности).

Кмоничек страшно деликатен. Чувствуя в толкотне чужую руку в своем кармане, он не решается предпринять что-нибудь, опасаясь скандала, ибо предполагаемый вор наверняка будет кричать, что в давке он ошибся и спутал карман Кмоничка со своим.

Освидетельствовав вскоре после этого свой карман, Кмоничек обнаруживает утрату кошелька и вздыхает: «Уже готово…»

В ресторане ему можно вылить за воротник соус от жаркого, и он, сознавая, что человек, политый соусом, неуместен в обществе, безо всяких упреков расплатится с неловким официантом и удалится, оставив виновнику своего позора надлежащие чаевые.

Таков был Кмоничек.

За его женой ухаживал строительный техник Вегнер. Узнав об измене, Кмоничек явился к Вегнеру и попросил выслушать его. Наверное, впервые в жизни он настроился на воинственный лад. Чувствовал себя немного уязвленным, как все обманутые мужья, и готовился к решительному наступлению.

Однако, с места в карьер он наткнулся на вопрос молодого человека — по какому праву Кмоничек врывается в его дом?

Кмоничек улыбнулся как ни в чем ни бывало.

— Пан Вегнер, — сказал он добродушно, — право есть правомерное содержание какого-либо поступка. Можно, например, сказать, что зима вступила в свои права. Но тут речь идет лишь о свойстве зимы приносить холод. Подлинный же смысл прав вскрывается в отношениях между людьми. Вот, например, У меня есть книги, которые я могу одалживать знакомым. Это мое право. Но было бы правонарушением одалживать книги чужие…

— А много у вас книг, пан Кмоничек?

— Сделайте одолжение, зайдите посмотреть мою библиотеку, пан Вегнер.

Этими словами инцидент был исчерпан, и Вегнер стал открыто навещать Кмоничка и под видом пользования книгами встречаться с его женой.

И этого добряка забрили. Когда в кафе его спрашивали, по какому праву его берут, ведь он негоден к военной службе, Кмоничек отвечал мягким голосом:

— Чтобы определить, что такое право в данном случае, нужно выяснить, что принадлежит мне, что ему и что вам. Ибо право основывается на разграничении, на четком делении, господа. В природе одни существа живут за счет других. К этому их побуждает необходимость или инстинкт. И они поступают так, если даже это сопряжено с гибелью для других. Голодный тигр раздирает газель и жрет ее, пока не насытится. С гражданами в нашем государстве дело обстоит точно так же. Государство в своих стремлениях пользуется гражданами, даже если это приводит к их гибели. Все мы для государства средства к какой-то цели…

Разговор этот происходил в кофейне вслух, и трехмесячное предварительное заключение, которое последовало за ним, не вывело Кмоничка из душевного равновесия. Сидя в тюрьме, он по совету адвоката подписался на военный заем на все свои сбережения, и дело против него было прекращено. Однако, он остался под подозрением и был зачислен в нижнеавстрийский немецкий полк.

Капрал Филлерман, которому Кмоничек был поручен, ежедневно просвещал его на плацу на тему о том, что такое право и что такое сила. Ефрейтор Доннерштеккер, балбес с какой-то альпийской фермы, принимал живейшее участие в том, чтобы Кмоничек уразумел гражданские права. Десятки раз в день он заставлял его делать перебежку по глубокой грязи, а однажды, когда они были около вонючей навозной лужи, велел восемь раз подряд лечь в смрадную жижу. А потом кадет Штуффлер пинками выгнал его из строя, уверяя, что это лучший способ обращения с чешской вонючкой. Вечером в полутьме коридора Кмоничек беседовал на эту тему с одним чешским рядовым, которому поручик Глазер раскровянил сегодня нос под аккомпанемент соответствующих ругательств. Оба солдата рассуждали о том, что же такое право и человеческое достоинство (разумеется, потихоньку).

Кмоничек испытывал чувство какой-то неопределенной обиды и робко сказал:

— Будь это мое платье, еще не знаю, лег бы я в навоз или нет. Но ведь форма-то казенная, а кроме того я достаточно владею собой, чтобы повиноваться.