Ярослав Гашек: Долготерпение Кмоничка

Произнося слово «казенная», он чувствовал, что сам он тоже казенный, с ним можно делать что угодно, бесконечно гонять его по плацу, заставлять падать в грязь и, выпятив грудь, по полчаса отбивать на одном месте бессмысленный «церемониальный марш».

Вскоре Кмоничка перевели в венгерский полк. Там он ежедневно получал затрещины от высшего и низшего начальства и в обращении к себе слышал одну только брань. По ночам ему мерещилось, как в походе он свалится, не снеся всех этих тягот, и его будут лупить ногами, а гетман Воросый заедет ему шпорой в брюхо, после чего он ссунется в канаву и испустит последний вздох.

* * *

Наши части были уже по ту сторону кордона, защищавшего австрийскую территорию. Он был укреплен целой сетью окопов, ходов сообщения и проволочных заграждений. Мы показали свою силу, прорвав этот кордон. Это была борьба за право. Через колючую проволоку протянулась рука революционного чешского солдата и сбила фуражку с австрийского генерала. То была страшная атака. Как добрый удар между глаз на боксерском ринге. Покачнувшись, с перехваченным дыханием, боец ждет следующего удара, который грянет прямо в сердце и свалит его замертво…

Сидя у бруствера, Кмоничек видел нашу отчаянную атаку на австрийские позиции. Эти люди, рубившие австровенгерские полки, сметавшие все на своем пути, были такие же чехи, как он. Но на нем серый форменный картуз императорской армии с пегой пуговицей и ненавистным вензелем, а у этих людей, его братьев, на фуражках алые ленточки. Смотря на них, он понял, что право на стороне тех, кто носит эти ленточки, кто не останавливается перед самой кровавой схваткой ради победы. Ибо история требует от нас борьбы за свое право.

* * *

Наши согнали пленных у первой линии захваченных окопов. В группе, куда попал Кмоничек. было около двухсот венгров и немцев, целый ряд офицеров из его части: гетман Воросый, поручик Мицкаш, капитан Фаркас. Все они были без фуражек и сабель, бледные, перепачканные и испуганные. Они видели горы трупов кругом и тряслись от страха за свою жизнь. Им казалось, что боевая ярость наших товарищей означает и их полное уничтожение.

Кто-то скомандовав им по-чешски — построиться в четыре шеренги. Гетман Воросый прокричал: «На четыре рассчитайсь!»

И вдруг неожиданно выступил Кмоничек.

— Назад! В строй! — крикнул он с внезапным бешенством. — Баста! Конец барству! Теперь командую я. Шагом марш! — И, оборотясь к добровольцам, стоявшим в резерве, он воскликнул радостно и бодро: — Привет, ребята, и пусть сгинет империя!

Так кончилось долготерпение Кмоничка.

Пленные офицеры шли за ним, и Кмоничек, наш добряк Кмоничек, командовал им:

— Лучше выбрасывай коленки, Доннерштеккер! Ходишь точно у тебя киста в брюхе. Это и к тебе относится, эй, гетман! Грудь вперед и не шатайся из стороны в сторону, как тот балбес Зеребро. Я всегда знал, что строевики из вас никчемные, вы, вшивая команда. Ротмистр Фаркас, подними-ка свою кошачью головку! Похоже, что ты ищешь на земле свое утраченное счастье.

— Видите, — обратился он к нашему конвою, — я кoe-чему научился и в империи. А главное — они меня научили понимать вас.