Александр Карнишин: Писатели, пишите! [СИ]

Он вывел на экран вчерашний текст, работу над которым прекратил как раз с приходом друзей. Word бесстрастно подчеркнул ошибки и непонятности. Петр почистил немного текст, добавил пару запятых, потом фразу, другую. Ниже записал возникшую мысль, развил ее в целый абзац, а потом, зацепившись, вдруг, не поднимая головы, закончил страницу.

Отвлекся, чуть скосив глаза в сторону: незнакомка с умильным выражением лица, подперев щеку рукой, опертой на подлокотник его кресла, смотрела на него, как смотрела в детстве бабушка.

— А вы, собственно, кто? — осторожно спросил Петр.

— Я-то? Да муза я твоя, дурачок. Вот, помогаю, типа… Что-о-о? Молчать! Сидеть смирно! Писать, твою мать!

— Так, говоришь, ты писатель?

Никто не выбивал в ночи двери, не светил в глаза ярким светом и не выкручивал руки. Все было обыденно и оттого еще более страшно. Бывает так, что все обычно, серо, буднично, но вдруг понимаешь что-то — и таким страхом окатит, таким ужасом…

Петр Николаевич Творогов был писателем. Уже давно был писателем. Он писал уже десять лет. Вот и полка специальная в комнате была им выделена под свои книги. Много книг. А чтобы книги писать, надо все подмечать, слышать, запоминать. Вот и то чувство ужаса от обыденности происходящего он когда-то запомнил. А теперь оно снова проснулось, и дрогнула, сводимая судорогой, шея, а глаза как будто сами, независимо от его желания, стремились сосредоточиться на какой-то мелочи в дальнем углу… Коленки не тряслись, нет. Они поджимались. Так, наверное, будет правильнее сказать. И руки. Не потели они и не тряслись. Просто вдруг стали совсем холодными, и даже кожа побледнела в синеву.

Человек в черном, как из фильма, как понарошку, во сне — в черном тяжелом пальто, в черной шляпе с черной шелковой лентой, черные брюки аккуратно наползали на черные блестящие ботинки с тупыми носами, неслышно ступающие по паркету. Черные перчатки. Он не снимал перчаток, водя черным пальцем по цветным корешкам.

— П-писатель, — заикнулся Петр Николаевич.

— Писатель — это хорошо. Писатели нам нужны. Писатели, чтоб ты знал, это инженеры человеческих душ. Сколько же душ попортили, эти инженеришки с купленным дипломом!

— У меня высшее образование! — обиделся даже Петр Николаевич. — Я пять лет учился!

— Да не о тебе речь, — махнул рукой в черной перчатке черный человек. — Ты же писатель, в отличие от них. Так?

Петр Николаевич даже не обижался на «тыкание». Он сразу понял, что вот этот, в черном, он может, ему разрешено, он выше.

— Писатель, да, — теперь удалось не заикнуться.

— А скажи мне, писатель, о чем вот эта книга?

Петр Николаевич пригляделся — обложки были очень уж похожими — откашлялся:

— Тут мой герой попадает в прошлые века и там начинает исправлять историю. Он проходит всю страну, завоевывает почет и уважение, становится…

— Стоп. Ты не понял, писатель. Я не спрашиваю у тебя конспект, кто там и куда пошел. Ты мне коротко и ясно скажи: о чем эта книга? Не понял? Это же твоя книга, так? Для чего она написана? О чем она?

Петр Николаевич подумал, что сказать честно, для чего написана эта книга, было бы не правильным в нынешней ситуации. Это с друзьями на кухне или в ресторане по поводу очередного издания можно было смеяться и цинично заявлять, что писано «за деньги», а вы, мол, не читайте — не для вас это. А тут как сказать?

— Вот один мой знакомый из Южной Америки, — продолжал нежданный гость, — говорил, что книга может быть о долгом путешествии и возвращении домой. Одиссей, помнишь, да? Или вот еще о долгой войне и чем все завершилось. Или еще о долгом поиске чего-то важного и находке. Ну, или о боге, наконец, который за всех вас умирает. Всегда умирает, что интересно. Я спорил с ним, но он водил тяжелым носом из стороны в сторону и стоял на своем. И свои книги он мог мне очень легко объяснить. А ты? Ты же писатель… Так о чем вот эта? Может, о любви?

— Ну… Там есть любовная линия…

— Линия. Всего лишь линия. Значит, не о любви. Может, о дружбе тогда? О настоящей мужской такой дружбе, когда за друга в огонь и в воду? Когда приходит вдруг телеграмма «друг, на помощь!», и ты срываешься и едешь, и спасаешь, бросая все свои дела… Это мне один американец рассказывал. Очень веселый был писатель. А? Так о дружбе, да?

Петр Николаевич нахмурил брови, вспоминая, как там все было, именно в этой книге. Пожалуй, нет. Какая дружба может быть у императора? У него есть подданные, а вот друзей нет и быть не может.