Александр Карнишин: Писатели, пишите! [СИ]

— Господи, — повторил он, когда твердая рука старого слуги сдернула одеяло. — Ну, за что мне это? Почему?

— Вы должны, потому что вы рыцарь и вы граф.

— И что с того?

— Вам надлежит совершить утренний туалет и выехать в полном вооружении для совершения подвига.

— Господи, — третий раз за утро возопил юноша. — Как же мне надоели эти ранние вставания, эти ежедневные подвиги, эта скачка по лесам и полям, эти спасенные девицы, дурищи из дурищ с восторженными глазами, эти повешенные разбойники, эти убитые драконы… И такая канитель — каждый день, каждый день… Какая же тоска… Какая скучища… А вот быть бы мне лучше торговцем, водить караваны, как делают Уильям с отцом, смотреть на новые города и страны, останавливаться в гостиницах или даже просто так на берегу реки, на поляне… Новые встречи, новые знакомства. Вот где романтика, вот где жизнь!

…

— Уильям! Почему ты еще спишь?

— Отец, прошу вашего прощения, но я лег только в два часа ночи…

— Я лег после тебя. Я еще проверил груз и охрану. И встал — раньше. Почему же ты еще спишь?

— Ох-х, — зевая, вылез из спального мешка, новейшего изобретения северян, Уильям. Вилли — так его называли только самые близкие друзья. Остальные за такое сокращение благородного имени могли и в харю получить. Потому что вышел Уильям не в мать и не в отца. Родители были маленькими и кругленькими, аккуратненькими и похожими, как пуговицы на мундире стражника. Сын у них был один, и с детства они все силы и все средства вкладывали в него. Вот и выросло… Что выросло. Огромного роста, широкоплечий, мускулистый, рыжий, как огонь — не в одном селе после прохода торгового каравана плакали девчонки, так и не сумевшие оставить его при себе.

— Ну, вот, встал, — пробасил он, взгромождаясь над отцом, с восхищением смотрящим на любимое чадо.

— Встал, значит? Ну, тогда — утренний туалет, как положено купцу. А потом считать и укладывать товар, проследить за упряжью, чтобы не попортили лошадей, переговорить с охраной — въезжаем все же в леса, послать голубя, что въезжаем в эти самые леса, пусть готовят отряд для встречи, проверить кассу, выдать на расходы квартирьерам, отправить квартирьеров вперед — не забыть про охрану для них, распланировать график движения, получить отчет и проверить его…

— Ох, отец… Какая же все это скучища и тягомотина… И вот так — каждый день. И что, теперь мне до конца жизни — так? Постоянные поездки, грязные ночлеги, умывание в реке, сельские девки, пересчет товара, недоверие ко всем, контроль и учет, учет и контроль… И все зачем? Затем, чтобы приехать домой, переночевать там — и снова в путь? Как же это скучно и неинтересно… Вот жить бы, как вчерашний наш трактирщик, на пересечении дорог в своем трактире. Встречать проезжающих, слушать рассказы, знать все и обо всех, писать книгу о приключениях со слов путешественников, завести себе жену, детей кучу, ходить с ними в лес по грибы и ягоды…

…

— Джек, тудыть твою и растудыть! Ты почему еще спишь? Ты почему спишь, скотина? Ты почему…

— А-а-а, — вскочил Джек на своем топчане, получив по мягкому месту розгой. Отец у него раньше служил в армии, дослужился до сержанта. После отставки на накопленные деньги купил трактир. А вот повадки у него остались сержантские. Розги, палки, беспрекословное выполнение приказов… Зато его трактир славился по всей округе своей чистотой и вкусными обедами. И на пиво никто не жаловался.

— Больно, па! — Джек почесался. — Слышу я, уже слышу!

— Так будет еще больнее! Ты что, забывать стал свои обязанности? Точно, сожгу все твои книги — один вред от них. Быстро умываться, бегом — и за дело! Проследишь за уборкой, поглядишь, как там помыли посуду, отберешь у крестьян пару овец на жаркое, да чтобы не так, как вчера, а посвежее, помоложе выбирай, чтобы ребрышки после жарки были мягкие и сочные! Потом сходишь с Михой на рынок, принесете овощей и зелени. Потом посчитай, что у нас там с вином и пивом. Потом рассчитайся со сторожем — он уже полчаса ждет у кассы. Потом сходи на конюшню — чтобы было там чисто и солома свежая. Потом начисть до блеска краны, потом обновить надо вывеску, потом…

— Ох, па… Уже иду, — совершенно убитым тоном прервал Джек отца. — Но все-таки, как же это скучно — каждый день одно и то же. С самого, извиняюсь, с ранья. И до самой, так ее, ночи. А то и до утра… Голова уже не варит. В глазах все двоится и плывет, хоть и не пил совсем. Ни тебе почитать, ни посидеть минутку. Даже на любовь времени не остается. Изо дня в день, изо дня в день… Такая скучища и тягомотина. Вон, даже простому крестьянину, хоть и тому же Питеру, что пил пиво вчера до ночи — ему в сто раз легче и интереснее жить. У него есть свои четыре времени года, и со сменой времен меняется жизнь, у него есть свое поле, есть природа вокруг, есть урожай… А у нас — ох, такая скучища!