Хулио Кортасар: Надо и вправду быть идиотом, чтобы...

Заметить-то я заметил это много лет назад и значения особого не придаю, однако писать об этом мне никогда не приходило в голову, ведь идиотизм, по-моему, и сам по себе тема весьма непривлекательная, а тем более, когда тот, кто берется рассуждать о ней, сам идиот. Возможно, слово «идиот» звучит слишком резко, но я предпочитаю с самого начала подать его, что называется с пылу с жару, пусть даже мои друзья скажут, что это перебор; можно было бы воспользоваться любым другим словом, к примеру, «глупец», «простак», «недоумок», но в таком случае те же друзья решат, что я не осмеливаюсь взглянуть правде в глаза. На самом-то деле ничего страшного нет, только вот, если ты идиот, ты существуешь отдельно ото всех, сам по себе, и, хотя подобное существование не лишено своей прелести, временами охватывает что-то вроде ностальгии, хочется перейти на противоположную сторону улицы, где толпятся твои друзья и родственники, сплоченные единым разумом и единым пониманием сути вещей, потолкаться немного среди них и ощутить, что особой разницы между вами нет и все benissimo [1] Ит. Великолепно, замечательно, лучше некуда. . Самое печальное, что, если уж ты идиот, то все malissimo [2] Ит. Ужасно, отвратительно, хуже некуда ; возьмем, к примеру, театр: иду я, скажем, в театр с женой и приятелем, выступают чешские мимы или таиландские танцоры, и уж будьте уверены, стоит начаться спектаклю, как я тут же почувствую, что он — истинное чудо. Я от души веселюсь или искренне растроган; будь это диалоги, или жесты, или танцы — все кажется мне сверхъестественным видением, я хлопаю до боли в ладонях, иногда слезы выступают у меня на глазах, а то я хохочу так, что готов описаться, но в любом случае радуюсь жизни и тому, что в этот вечер мне посчастливилось оказаться в театре, в кино, на выставке, словом, где-то, где необыкновенные люди показывают нечто, чего раньше и вообразить было невозможно, изобретают место встречи, место, где мы прозреваем, где смываем с себя пыль тех мгновений, когда случается только то, что случается всегда.

Я так потрясен, так рад, что, когда объявляют антракт, в восторге вскакиваю и аплодирую актерам, и не могу остановиться, и говорю жене, что чехи — просто чудо, и что та сцена, в которой рыбак закидывает удочку и видно, как светящаяся рыба проплывает на высоте в половину человеческого роста, вообще невероятна. Моя жена тоже до антракта веселилась и аплодировала, но вдруг я замечаю (и этот миг — словно рана, словно влажное хлюпающее отверстие), что ее веселье и ее аплодисменты совсем не похожи на мои, к тому же, обычно с нами бывает кто-то из друзей, и он тоже веселится и аплодирует, но уж совсем не так, как я, и тут я слышу, как он говорит — о, сколько при этом рассудительности и ума в его словах! — что спектакль хорош и актеры неплохи, но что замысел не отличается оригинальностью, а цветовая гамма костюмов и вовсе посредственна, и постановка довольно заурядна, и так далее и тому подобное. Когда моя жена или приятель произносят это, — самым любезным тоном, без тени недоброжелательности — я понимаю, что я идиот, но, к несчастью, тут же забываю об этом, стоит мне в очередной раз прийти в восторг, и потому внезапное осознание собственного идиотизма ошарашивает меня, словно пробку, много лет проведшую в подвале, не мыслящую себя отдельной от вина и бутылки, как вдруг — дерг! хлоп! — и отныне она всего лишь пробка. Я бы охотно выступил в защиту чешских мимов или таиландских танцоров, ведь они так меня порадовали и принесли столько счастья, что умные и рассудительные речи жены или приятеля мне все равно, что иглы под ногти, однако при этом я прекрасно понимаю, насколько они правы, а спектакль наверняка не так уж и хорош, как казалось (хотя на самом деле представление не показалось мне ни хорошим, ни плохим, ни каким бы то ни было, просто я, как последний идиот, каковым и являюсь, был увлечен происходящим настолько, что душа моя вышла из берегов и отправилась бродить туда, где ей так нравится бродить, но куда так редко удается вырваться). Но я и не думаю вступать в дискуссии с женой или с друзьями, потому что знаю: они правы и не следует предаваться необузданным восторгам, ибо и интеллектуальное, и чувственное наслаждение должны рождаться на основе взвешенной оценки и прежде всего, на основе сравнения; следует, как говорил Эпиктет [3] Эпиктет (Epictetus) (ок. 50 — ок. 140) римский философ-стоик; раб, позднее вольноотпущенник.