Уорнер Лоу - Шутник

Так как краска была свежей, я положил на дверь груз и подержал под водой несколько дней. Потом вытащил и подсушил на солнце. Я кидал в нее камешками, тер песком и молотым кофе. Ко мне часто забредал щенок, и я стал брать его и опускать над дверью так, чтобы лапы чуть касались стекла. Конечно, собачонка выдиралась и царапала лапами краску. Этой уловкой я особенно восхищался: здорово изобрел. После моей искусной обработки дверь стала обшарпанной, но все-таки еще оставалась в лучшем состоянии, чем дверь-оригинал.

Я обернул ее в газету и отправился в отель — эти двое опять сидели на веранде и пили.

При виде меня Моэм тяжело задышал, в глазах у него появился страх.

— Уходите! — твердо велел Хэкстон.

— С чем бы вы ни пришли,— добавил Моэм,— я ничего не желаю слушать!

И все-таки я приблизился к столику.

— Извините, мистер Моэм, за мое тогдашнее поведение. Во всем виновато нервное расстройство.

— Я... мне тоже так показалось.

— Я посчитал, что самое правильное — уничтожить подделки. Но, мистер Моэм, у меня тут кое-что есть. Может, вас заинтересует.

— И смотреть не желаю.

— Это, сэр, стеклянная дверь. Мне она показалась похожей на ту, которую я, по несчастью, разбил,— я снял газету, и они уставились на дверь.

— Прошу вас, унесите.

Но отчего же, мистер Моэм?

— Потому что... стоит мне выказать хоть малейший интерес, и вы обязательно — нечаянно, конечно,— уроните ее. А не то, разъярившись, нарочно растопчете. Нет, нет, я сыт по горло. Мне больше не выдержать ваших сумасбродств.

(Примечание. Молодец, Моэм!)

— Вы, что же, желаете продать ее мистеру Моэму? — спросил Хэкстон.

— Упаси боже, сэр. Я желаю ему подарить. Хоть немного возместить ту дверь, что я разбил.

Моэм рассматривал дверь.

— А вы, случаем, не сами нарисовали на ней картину?

— А как же! Всю сам. Как вы думаете, есть у нее свои достоинства?

— И когда же вы ее написали? — осведомился Хэкстон.

— Несколько дней назад.

— Вот как? Несколько дней назад! — Хэкстону не терпелось доказать, что я врун. Надо же, тупоголовый какой! — А почему ж она такая обшарпанная!

Моэм покашлял, стараясь поймать взгляд Хэкстона и глядя на него с выражением, которое ясно расшифровывалось — придержи же, наконец, язык, идиот! Но Хэкстон ничего не замечал.

— Понимаете, сэр... я... ну то есть я...

— У картины значительные достоинства,— резко вступил Моэм.

— Вы очень добры, сэр.

Тупица Хэкстон не отступал и выпустил еще заряд.

— А подписали «ПГО». Это значит подделка? Надо ее уничтожить?

— Хэкстон,— жестко сказал Моэм,— мне бы хотелось обсудить с вами ваше плавание в Новую Зеландию!

— А? Плавание?..— наконец до него дошло.— Ах, ну да!

Как же вы правы, сэр! А я-то и не подумал! Конечно, уничтожить! Немедля! Ну и дуралей же я! — Я поднял дверь.

— Подождите! — крикнул Моэм. Я остановился.— Я считаю, вы правильно уничтожили те подделки. Потому что таких картин у Гогена не существовало. Но дверь — это же совсем другое. Дверь, расписанная Гогеном, была. А вы, к несчастью, разбили ее. Лишили мир красоты. А сейчас вы заменили ее другой. Еще красивее.

— Вот тут, сэр, вы попали в точку.

— Поэтому, прошу вас, позвольте мне принять ваш... щедрый подарок. Я отвезу ее к себе на виллу во Францию и вставлю... вместо окна. Лучи солнца будут заливать комнату красотой. Чтобы защитить ваше имя — не сомневаюсь, вы не желаете, чтобы вас знали как подделывалыцика...

— Нет, что вы!

— Я буду всем говорить, что ее написал Гоген. Правду будем знать только мы трое. Что скажете?

— Лучше не придумаешь, сэр!

— Так, пожалуйста, передайте дверь Хэкстону.

Я направился к Хэкстону, не отказав себе в удовольствии «нечаянно» споткнуться по пути. Оба затаили дыхание. Но я благополучно вручил подарок секретарю и отошел.

— Завтра я уезжаю на Маркизы, — сообщил я. Это была правда.— Так что, до свидания. Надеюсь, еще встретимся.

— А... да. Конечно.— Моэм с трудом выдавил улыбку.— Еще раз — спасибо.

Я ушел от них, лишь разок оглянувшись: они хихикали и фыркали над дверью.

Я отправился на север, на Маркизы. Мне надоела монотонность жизни на Таити, хотелось перемены мест. Но главный остров Хива-Оа показался мне ужасно противным, и я решил уехать следующим пароходом.

В Атуане, где Гоген прожил последние годы, я наведался к нему на могилу. Вместо памятника лежала безобразная цементная плита, заросшая травой. Я просидел там с часок, смакуя кларет и размышляя.

Прошло десять лет. Я менял работу, города, страны. Австралия, Тасмания, Новая Зеландия. К несчастью, я начисто лишен честолюбия. Мне хочется наслаждаться всем, что может предложить жизнь, и только. Работа для меня всего лишь неизбежное зло.