Пэлем Вудхауз: Том 9. Лорд Бискертон и другие

Композитор послал мне прощальный, исполненный презрения взгляд и решительно нырнул, словно лемминг, которому больше нечего терять.

— Мой банджист!.. — заорал он.

— Оч-чень хорошо, — отметил Плам. И зааплодировал.

— Мой банджист…

— Кто, черт его возьми, написал слова? — прогромыхал Плам.

— …Ты сыграй от души…

— Автор сидит рядом с тобой! — взвизгнула Этель.

— Этот чудный мотив…

— Кто? — допытывался Плам. — Кто, ты сказала?

— Он сидит рядом с тобой, Плам!

На лбу у Композитора набухали вены; он пытался переиграть действие второго плана, развивавшееся в дюймах от его правой руки. К его чести надо сказать, что мелодию он наиграл не дрогнув. Что же касается слов, то разобрать их становилось тем труднее, чем больше на него давила публика. Я вдруг понял, что для удобства Плама вожу пальцем под словами песен, которые имеют все меньшую связь с тем, что пел Композитор. В рядах Общества Альтернативной Музыки нарастало разочарование. Они стеклись на Вудхауза, а им всучили некое подобие Льюиса Кэрролла. Плам тоже забеспокоился. Его вниманием в ущерб песням завладел стол, на котором уже стоял чай.

Ну а в саду происходило нечто в духе Генри Джеймса: наш фотограф прижался носом к стеклу, словно Квинт из повести «Поворот винта».

Наконец на горизонте забрезжила последняя песня. В предшествовавшей ей тишине — ибо вежливый всплеск аплодисментов, начавших заседание, уже развеялся — Композитор, нюхом чуя финиш, перевел дыхание. Этель, воспользовавшись моментом, наклонилась и похлопала меня по плечу.

— Плам, — прожужжала она, — и сам писал хорошие песни.

— Что там, очень хорошие, — подтвердил Плам, неспособный более противиться тяге стола. — Чаю!

Отовсюду понабежали горничные и сменили влажные скатерти, обнажив то, что лучше всего назвать английским чаем по-техасски. Горы сэндвичей высились, как Аппалачи, пирожные величиной напоминали тачку. Я почувствовал, как Плам дрожит.

— Великолепно! — провозгласил он. — О, это просто великолепно!

Этель была другого мнения. Твердой рукой она подхватила его под локоть.

— Нет, Плам, домой. Сколько можно! Уже очень поздно. Ты же не хочешь опоздать к телевизору?

В последний раз я видел его в дверях. Глаза его, исполненные тоски, были прикованы к чайному столу.

— Пока, — с сожалением помахал он сэндвичам и — исчез навсегда.

Я повернулся к Композитору, чье лицо постепенно приобретало естественный цвет.

— Чаю? — предложил я.

Он с отвращением окинул взглядом стол.

— Не найдется ли здесь чего-нибудь выпить?

— Стоящая мысль, — согласился я. Все-таки не каждый день приходится встречаться с живой легендой.

Перевел Т. Чепайтис

Тысяча (франц.).

Известный стадион Лондона, названный в честь Томаса Лорда, купившего его в 1814 г. для Марилебонского крикетного клуба.

Непревзойденное совершенство (лат.)

Клюшка для гольфа.

Святая святых (лат.).

Тысяча (франц.).

Вежливости (в духе) старого режима (франц.).

Довольно бессмысленные восклицания (первое из них значит, правда, «совершенно» или «замечательно»).

— Солнце! — Да! — Красиво! — Черт подери! (франц.).

Правда. Да, это правда, старик. О ла-ла, это правда (франц.).

Омлет со специями (франц.).

Еще кофе (искаж. франц.).

Злодей! Убийца! (франц.).

Точном слове (франц.).

Цыпленок с картошкой. Брюссельский салат (франц.).

Мысль (франц.).

Мать (франц.).

Положение обязывает (франц.); собственно, слово «noblesse» значит «знатность».

Тим Райс — автор либретто опер Уэббера «Иисус Христос», «Эвита», «Призрак в Опере».