Пэлем Вудхауз - Том 14. М-р Моллой и другие

Долли пожалела бедную птицу, но поинтересовалась; какое отношение имеет она к их замыслу.

— Ну, как же! Сорока — не к добру. И еще я видел новый месяц.

— Ой, не пори ты чушь! — устало воскликнула Долли.

— Это не чушь. Шестьдесят процентов — или я не согласен. Могли бы обойтись без меня — не приглашали бы. Вообще-то это еще мало. Вся тяжелая работа на мне, так?

— Тяжелая? — Долли горько засмеялась. — Да что тут тяжелого? Дома никого не будет, уйдут на этот концерт, окно откроем заранее. Зашел — и сложил вещички. Тяжелая, это надо же! Даровые деньги.

— Шестьдесят, — повторил Твист. — Это мое последнее слово.

— Шимпи… — начал Мыльный.

— Шесть-де-сят.

— Побойся Бога!

— Шестьдесят.

— Да ты…

— Шестьдесят!

Долли отчаянным жестом вскинула руки.

— А, ладно! — сказала она. — Дай ему, сколько просит. Что с ним спорить, со шкурой? Дай, пусть подавится.

Предсказание мистера Моллоя исполнилось не совсем точно. На концерт ушли не все. Проходя по конюшенному двору часов в 10, мы заметили бы свет в окошке, а взобравшись на лестницу, обнаружили бы Джона, сидевшего у стола над счетами.

В наш склонный к развлечениям век редко найдешь юношу, который из чистой порядочности предпочтет работу деревенскому концерту. Джон буквально светился добродетелью, ибо он знал, что теряет. Он знал, что викарий скажет вводное слово; хор мальчиков споет старинные песни; мисс Вивиен и мисс Элис Понд-Понд исполнят негритянские мелодии в самом изысканном стиле; а в добавление к прочим номерам, слишком многочисленным и заманчивым, чтобы их перечислять, Хьюго Кармоди с другом, мистером Фишем, представят публике сцену из «Юлия Цезаря». Однако Джон сидел и работал. Видимо, будущее Англии не так печально, как мнится пессимистам.

Работа в эти дни хоть как-то утешала Джона. Должно быть, нет лучшего средства от любовных мук, чем прозаические подробности большого хозяйства. Сердцу не так уж легко болеть, когда разум занят тем, что Терби и Гонту нужно отдать 61 фунт 8 шиллингов 5 пенсов за установку газовой плиты, а сообществу сельских хозяев — 8 фунтов 4 пенса за цветочные семена. Прибавьте сюда трубы, навоз, корм для свиней, и вы окажетесь в обстановке, которая усмирила бы самого Ромео. Словом, Джону становилось легче. Если иногда, прервав работу, он бросал взгляд на фотографию, тут уж ничего не поделаешь. Со всеми случается.

Заходили к нему редко. Собственно, он поселился над конюшней, а не в самом доме, чтобы обеспечить себе одиночество. Как же удивился он, когда, разбираясь в счете за картошку («Вандершут и Сын»), заслышал шаги на лестнице. Через секунду-другую дверь открылась, и появился Хьюго.

Как и всегда в подобных случаях, Джону захотелось сказать: «Пошел вон!» Люди, говорившие эти слова его кузену, обычно ощущали, что поступают разумно и правильно. Но сейчас тот был так жалок и растерян, что Джон произнес:

— Привет! Я думал, ты на концерте.

Хьюго коротко, горько засмеялся и, усевшись в кресло, печально уставился в стену. Веки его казались усталыми, как у Моны Лизы. Вообще же он напоминал героя русских романов, который размышляет, убить ли родича-другого, прежде чем повеситься в амбаре.

— На концерте!.. — повторил он. — Да уж, я там был!..

— Сыграл эту сцену?

— Да уж, сыграл. Они выпустили нас сразу после викария.

— Хотели скорей провернуть то, что похуже? Хьюго с бесконечной скорбью поднял руку.

— Не шути, Джон. Не глумись. Не измывайся. Я — человек конченный. Пришел за утешением. Выпить что-нибудь есть?

— Немножко виски в том шкафу.

Хьюго поднялся, совершенно уподобившись русскому герою.

— Не слишком крепко? — озабоченно спросил Джон. — Может, еще водички?

— Ну, что ты! — отвечал страдалец, выпил весь бокал махом, налил его снова и вернулся в кресло. — Какая водичка! Лучше вообще не разбавлять.

— Что случилось? — спросил Джон.

— А ничего виски! — заметил Хьюго. — Совсем даже ничего.

— Сам знаю. Что случилось? Хьюго снова помрачнел.

— Старик, — сказал он, — мы провалились.

— Да?

— При чем тут «да»? Ты что, так и думал? Я вот очень удивился. Это же верный успех! Конечно, нельзя было ставить нас в начале. Перед серьезной сценой публику надо расшевелить.

— А случилось-то что?

Хьюго опять поднялся и наполнил бокал.

— Сюда, в этот Радж, — начал он, — проникает тлетворный дух. Я бы так сказал, дух беззакония и распутства. Освистали бы меня несколько лет назад? Да ни за что на свете!