Виктор Шендерович - Изюм из булки

Конферансье, отряженный Москонцертом на встречу с рабочим классом, подготовил несколько экспромтов.

— Прекрасный Дворец! — воскликнул он. — Замечательный Дворец построили вы, дорогие товарищи…

Виновники торжества, частично уже теплые с утра, угрюмо слушали эти соловьиные трели.

— Но меня как сатирика этот факт огорчает! — вдруг заявил конферансье.

Строители насторожились.

— … Все меньше в нашей стране остается поводов для сатиры! — закончил конферансье — и сам улыбнулся этому парадоксу мудро и печально.

— Пошел на хуй! — крикнул ему на это из зала самый чуткий на фальшь строитель. — Пошел на хуй, жидовская морда!

— Что вы сказали? — переспросил ошалевший конферансье. На что (в полном соответствии с просьбой) сказанное громко и без купюр повторили. Тут боец сатирического фронта пришел в себя.

— Пока этого негодяя не выведут из зала, — заявил он, — я отказываюсь продолжать вступительный фельетон!

Жуткая эта угроза подействовала. Возмутителя спокойствия взяли под микитки и поволокли прочь. Перед тем как покинуть собрание, он, зацепившись за косяк двери, успел еще несколько раз огласить свое нетленное пожелание. Дружинники отлепили мозолистые пальцы от косяка, и мат, постепенно отдаляясь, затих в недрах Дворца культуры.

Удовлетворенный расправой, конферансье поправил бабочку и продолжил вступительный фельетон.

— На чем мы остановились? — спросил он. — Ах да! Все меньше в нашей стране остается поводов для сатиры!

Конферанс вообще — профессия, собирающая самых интеллектуальных…

Торжественный вечер в Казани, посвященный пятидесятилетию Татарской АССР, должен был вести Борис Брунов, но то ли заболел, то ли случились у маэстро дела поважнее, — короче, в Казань полетел кто-то другой.

Тоже бывалый работник эстрады, сильно напрягать интеллект он не стал — и вышел на сцену во всем блеске профессиональной раскованности, с импровизаторским даром наперевес. И понесся вперед.

— Добрый вечер, добрый вечер, друзья! — заговорил он. — У вас в программках написано, что этот вечер будет вести Борис Брунов, но так уж получилось, что вести вечер буду я! Ну, как говорится, незваный гость хуже татарина…

Не услышав ожидаемой реакции на шутку, конферансье ненадолго задумался. Потом увидел в зале лица. Это были по преимуществу лица работников партийно-хозяйственного актива Татарской АССР.

Придя в сознание окончательно, труженик эстрадного цеха попросту сбежал со сцены.

Впрочем, иногда и в этой сомнительной профессии случаются большие человеческие удачи. Конферансье Милявский вел концерт, когда какой-то подвыпивший гегемон крикнул ему из зала:

— Про аборты расскажи!

И сам захохотал. Засмеялась и публика, что было воспринято солистом из партера как одобрение. Через минуту, набравшись куража, он снова выкрикнул свой чудесный текст:

— Про аборты расскажи!

Тут конферансье Милявский, дотоле смиренно несший свой крест, прервал монолог и печально сказал, обратившись к залу:

— Ну что я буду рассказывать про аборты? Я знаю про аборты, вы знаете про аборты…

И, направив палец точно в цель:

— Жаль, что его мама про них не знала!

Взрыв хохота. Разъяренный гегемон полез на сцену драться, появились дружинники… Когда общими усилиями хама взашей выталкивали из зала, Милявский сообщил оставшимся:

— А это называется — выкидыш…

А это называлось — «чёс».

Молодой Арканов «чесал» по стране с куплетистами Шуровым и Рыкуниным. Они ночевали в каком-то Доме колхозника, когда — в половине третьего ночи — Арканова разбудил стук в дверь.

На пороге стоял заплаканный Шуров.

— Аркадий, — всхлипывал Шуров. — Аркаша-а!

— Что случилось? — холодея, спросил Арканов. Обстоятельства, которые могут заставить немолодого мужчину, рыдая, стучаться в чужую дверь среди ночи, черной тучей пронеслись в писательской голове…

— Аркаша, — воскликнул Шуров, — какую книгу я прочел!

Евангелие в случае с Шуровым практически исключалось; впрочем, долго гадать Арканову не пришлось: заветную книгу артист прижимал к груди.

Это была «Хижина дяди Тома».

В конце шестидесятых денег в стране в обрез хватало на космос и Фиделя Кастро, а тут еще хоровое пение…

Изыскивая резервы экономии, министр культуры Фурцева с изумлением обнаружила, что под ее чутким руководством трудятся целых два казачьих хора. На ближайшей встрече с творческим активом это очевидное излишество и было приведено как пример расточительства.