Виктор Шендерович - Изюм из булки

— В консерваторию. — Да.

— Угу…

Проехали еще немного.

— И что там, в консерватории? — поинтересовался служитель баранки.

— Леонид Коган, — честно ответил отец.

— Скрипка, — пояснила мама.

Повисла пауза, завершившаяся грандиозным афоризмом советского гегемона.

— Работать никто не хочет, все хотят на скрипочках играть!

Дедушка моей жены, Владимир Вениаминович Видревич, тоже не хотел работать, а всю жизнь играл на скрипочке. Однажды осенним вечером, прижав к груди заветный футляр, он шел от дома к троллейбусной остановке. В луже у остановки лежал мужчина. Он пытался встать, но наработался до такой, степени, что сделать это самостоятельно уже не мог.

Увидев Владимира Вениаминовича, лежащий простер к нему руку и обратился не по-советски:

— Человек! — сказал он. — Помоги мне.

Владимир Вениаминович, к которому на Бутырском хуторе как только ни обращались, но только не «человек», на такое не откликнуться не мог — и, подойдя, начал одной рукой тянуть страдальца из лужи, другой продолжая прижимать к груди футляр.

Но силы (Владимира Вениаминовича и гравитации) были неравны, и когда подошел троллейбус, старенький скрипач, высвободив руку, сказал:

— Простите меня, но я должен ехать. У меня концерт! На что из лужи раздалось сардоническое:

— У тебя, значит, концерт, а я лежи тут!

Поэт Игорь Иртеньев рассказывал об одном из первых своих выходов в народ.

Прошу представить: лето, воскресенье, начало восьмидесятых. Парк культуры и отдыха, посреди которого происходит то, что на профессиональном сленге называется «сборняк» — концертная окрошка из народных песен, юмора, балета и дрессированных собак.

На огромном скамеечном пространстве перед эстрадой, хилыми островками — человек двадцать культурно отдыхающих. Кто пьет, кто целуется, кто просто загорает. Между рядами прогуливаются мамы с колясками, бегают дети…

В этот незамысловатый пейзаж и вошел со своей пост-обериутской поэзией уже немолодой Иртеньев. Фурора его появление не произвело: народ как отдыхал, так и продолжал отдыхать. Говоря определеннее, не все отдыхающие его выход заметили.

И только, представьте, одна бабуля, прямо возле эстрады, смотрит на Игоря, улыбается и доброжелательно-ободряюще кивает головой…

Всякий, кто хоть раз выходил на сцену, знает, как важно, чтобы в зале нашелся хоть один такой зритель: чуткий, понимающий, бросающий тебе спасательный круг своего внимания… Эх, да что говорить! Благодарный Иртеньев, персонально для бабули, исполнил свои лучшие стихи — и все эти десять минут она улыбалась и доброжелательно кивала головой, поддерживая поэта в его неравной борьбе с социумом.

Она не перестала это делать и когда поэт ушел за кулисы.

У бабули была болезнь Паркинсона.

Давным-давно, чуть ли не в первую «оттепель», группа столичных (и очень известных уже тогда) писателей-сатириков поехала по необъятной Родине. И доконцертировались они до буровой где-то посреди Тюмени.

Там, на буровой, и произошла встреча юмора с реальностью.

Элегантные московские гости шутили, стоя под специально сооруженным навесом, а зрители, пришедшие непосредственно от скважины, сидели в робах под проливным дождем.

Никаких чувств, кроме классовых, гости в трудящихся не пробудили. Столичных шуток нефтяники не понимали и понимать не желали. Самые проверенные репризы гасли, как спички под водой. Ситуация усугублялась национальным составом приехавших — представителей титульной нации среди них не имелось даже для маскировки.

Последним на сцену вышел Григорий Горин. Когда он заговорил, нефтяники поняли, что тюменский рабочий класс в Москве не уважают совсем: мало того, что прислали еврея, так еще и картавого!

Концерт, начинавшийся в холодной тишине, завершился в атмосфере почти осязаемой ненависти. Горин ушел со сцены под стук собственных каблуков. Рабочие еще немного посидели, поняли, что евреи закончились, и пошли на работу.

А гости поплелись к своему автобусу.

И пути их пересеклись.

Юмористы прошли сквозь строй молчаливых нефтяников, как сквозь шпицрутены, и уже у самых автобусных дверей Григорий Горин, не выдержав напряжения, пробормотал напоследок:

— Ну, мы к вам еще приедем…

— Я тебе, блядь, приеду! — посулил ему ближайший трудящийся.

В семьдесят каком-то году на окраине Москвы открывался новый очаг культуры. В день открытия в опостылевший, их же руками построенный Дворец пришли работяги-строители: как по другому поводу сказал Бабель, это был их день.