Виктор Шендерович - Изюм из булки

К началу второго ночи, когда я отправляюсь в гостиницу, жизнь за соседними столиками только выходит на расчетный уровень.

Спустя часов семь, продрав глаза в своем номере, я плещу в лицо воды — и по дурной привычке включаю телевизор, чтобы, не дай бог, не пропустить какую-нибудь новость. И, щелкая пультом, дощелкиваюсь до петербургского канала, а там…

Там (в прямом эфире) — учредительный съезд движения «Отечество — Вся Россия». Таврический дворец. На трибуне стоит губернатор Яковлев, а в президиуме сидит вице-спикер Чилингаров и пьет воду. И вокруг него сидят люди из вчерашней «Астории», все с серыми лицами — и все тоже пьют воду.

И губернатор Яковлев говорит (дословно): настало, говорит, время, когда в российскую политику должны прийти ответственные силы!

А ответственные силы, сидя в президиуме, не могут даже кивнуть головой на эти судьбоносные слова, а только пьют воду. Лица у всех тяжелые, мрачные. Ясно, что всю ночь накануне съезда эти люди не спали, думали о России…

Боль за Россию и крутое похмелье дают на лице примерно одно и то же выражение невыразимой словами тоски — вот ведь что интересно!

Осенний день год кормит; всяческие юбилеи для свободных художников — хороший случай подмолотить деньжат. Мой друг Вадим Жук подписался на такую шабашку по случаю 850-летия Москвы. Речь шла о сценарии какого-то массового действа чуть ли не на Красной площади.

Ставил действо известный американский режиссер Андрон Михалков-Кончаловский.

Дурное дело нехитрое, и сквозной сюжет был без интеллектуальных излишеств. Все действо ряженые россияне строили колокол, а в конце, по отчаянной мысли Вадима Жука, кто-то должен был в него ударить. Типа метафора. Вадик, чистая душа, предложил, чтобы в колокол ударил маленький мальчик. Типа метафора, опять-таки. Типа — будущее… завтрашний день России…

— Какой, блядь, мальчик! — вскричал американский режиссер Михалков-Кончаловский. — У нас в первом ряду — будущий президент России!

И в колокол ударил Юрий Лужков.

Чем бы дитя ни тешилось…

Этот анекдот, как крючочек петельку, цепляет другую историю тех же нравов, рассказанную уже другим свидетелем. За правильное распределение ролей и в связи с вышеописанным юбилеем Москвы американский режиссер Андрон Михалков-Кончаловский был представлен к ордену «За заслуги перед Отечеством» 2-й степени.

А брат его, известный российский кинорежиссер Никита Михалков, незадолго перед этим, в связи с собственным пятидесятилетием, получил то же самое 3-й степени.

Весть о том, что родной брат может получить то же самое более высокой степени, проняла патриотическое сердце Никиты Сергеевича до самых глубин, и он специально пришел на комиссию по государственным наградам, и выразил недоумение происходящим, поставив вопрос в государственной плоскости: будет ли правильным с политической точки зрения, если российский режиссер заслуживает от Отечества что-то третьей степени, а его брат, американский режиссер, — второй?

И Андрона Сергеевича понизили до того же самого — четвертой степени!

Однажды за мое здоровье пил Лужков, Ей-богу, не вру!

Дело было весной 99-го. Путина еще не знал никто, кроме жены и детей, Лужков числился будущим президентом России, и вся Московская мэрия, поголовно, носила кепки.

Не носивший кепки не имел деловых перспектив вообще.

У них даже песня была про кепочку, клянусь! Они пели ее хором. Это было нечто вроде гимна, или, лучше сказать, «Мурки», по которой в этой «малине» опознавали своих. Я слышал песню своими ушами — при нижеследующих поучительных обстоятельствах.

Меня пригласили выступить на вечеринке, посвященной дню рождения какого-то префекта. Вечеринка должна была состояться в элитном ресторане в центре Москвы, куда я и был заблаговременно приглашен на переговоры. О предмете переговоров мне было сказано уклончиво, но твердо: надо.

Два шкафоподобных охранника у рамы металлоискателя, интеллигентным образом меня просветив, куда-то позвонили. Пришел человек — крупный, но уже не чересчур, и повел меня в приемную, где с поклоном передал следующему — поважнее, но роста уже вполне обычного.

С некоторой тревогой я отметил, что иерархический рост сопровождается здесь уменьшением габаритов…

Еще через полминуты меня ввели в огромный зал. Это был кабинет.

С первого взгляда стало ясно, какая проблема угнетает обитающих здесь людей: у них было гораздо больше денег, чем можно потратить, находясь в здравом уме. Одних телевизоров в кабинете было штук пять. Какие-то напольные вазы, марочные коньяки в бутылках-бочках, холодное оружие с инкрустацией… На стене висел ковер с видом Москвы в масштабе один к одному. Навстречу мне, поднявшись из-за стола, шел хозяин кабинета, восточного вида господин.