Джером Джером: Веселые картинки

Присутствие важной толпы расстраивало старого священника, непривыкшего к лицам высших людей, а первые звуки его голоса расстроили его важную толпу. Нельзя было разобрать ни одного слова, казалось, что он кричал от боли. Пришлось шепотом объяснять несчастие старого священника, а также объяснять, почему как раз его выбрали.

— Так захотелось Клементине, — прошептала мать. Ее отец и я повенчались в этой церкви и этот же священник крестил ее. Мой дорогой ребенок полон чувств. И я считаю, что это очень хорошо.

Все нашли это очаровательным, но хотели, чтобы все поскорее кончилось.

Все находили, что лорд К. говорил довольно громко, тогда как ответы невесты были очень неясны.

Вспомнили об истории с морским лейтенантом, и несколько сентиментальных женщин начали плакать от симпатии.

Не было недостатка в свидетелях, чтобы засвидетельствовать подпись. Прислужник указывал места и они подписывали свои имена, как обыкновенно делают люди в таких случаях, не читая текста. Затем кто-то вспомнил о том, что невеста еще не подписалась. Она стояла в стороне, все еще с опущенным вуалем и, казалось, забыла все. Когда ей сказали, она покорно прошла вперед и взяла перо из рук прислужника. Графиня подошла и встала позади ее.

«Мэри» — написала невеста слегка дрожащей рукой.

— Боже, — сказала графиня, — я и не знала, что вас тоже зовут Мэри, как странно! Но как вы пишите свое имя в метрике?

Невеста ничего не ответила, но написала: «Сюзанна».

— Ах, сколько у вас имен, моя милая! — воскликнула графиня, — когда же вы доберетесь до того, которое мы знаем?

«Руфь» — продолжала невеста, все еще не отвечая.

Воспитание не всегда предохраняет от выражения чувств. Графиня сорвала вуаль с лица невесты и Мария-Сюзанна-Руфь Сюелль покрасневшая, но все еще прекрасная, стояла перед ней.

В этот момент помогла толпа.

— Я уверена, что вы, графиня, не желаете скандала, — сказала Мэри тихим голосом, — дело сделано.

— Дело может быть переделано, и будет, — тем же тоном возразила графиня.

— Это моя жена, не забывайте этого, мама, — становясь между ними и кладя свою руку на руку Мэри, сказал лорд К. — Нам обоим очень жаль, что пришлось поступить таким образом, но мы хотели избежать споров. Я думаю, что нам лучше убраться прочь; пожалуй, мистер Готекис раскричится.

Доктор налил себе стакан вина и выпил его сразу. Должно быть в горле у него пересохло.

— А что же сделалось с Клементиной? — спросил я его. — Захватил ли ее морской лейтенант, пока все были в церкви, и увез ли ее?

— Это должно было бы случиться для единства общего впечатления. Кажется, что она и в самом деле вышла замуж за него, только спустя несколько лет после смерти подрядчика.

— Ну, а начал ли господин Готекис шуметь в церкви?

Но доктор никогда не кончает своих историй…

— Не могу сказать, — отвечал доктор, — я видел его только один раз и это было в собрании акционеров. Должен сказать, что я того мнения, что он-таки нашумел. Я уверен, что жених и невеста вышли себе спокойнейшим образом и сразу уехали, потому что это было самой умной вещью, — согласился доктор.

— Но как же она устроила с платьем для путешествия? — продолжал я. — Не могла же она пойти назад к тете Иоанне и переменить костюм.

У доктора не было соображения для деталей.

— Не могу вам сказать относительно этого, — возразил он. — Мэри была умной девушкой и могла подумать о деле. Все это графиня сообразила.

— Я люблю чистенькие истории, где все поставлено на свое место. Ваши современные романисты оставляют половину лиц, валяющимися бог знает где.

— Я этого не могу вам сказать, — возразил доктор, — но я думаю, что у ней хватило настолько рассудка. Ведь лорд К. был совершеннолетним, а с Мэри под рукой он знал, что делать. Кажется, они путешествовали два или три года. Когда я в первый раз увидел графиню, урожденную Мэри Сюелль, то подумал, что она настоящая графиня (впрочем, тогда я еще не слыхал этой истории), а графиню-мать принял за экономку.

Это было в конце августа. Он и я казались единственными людьми в клубе. Он сидел у открытого окна, а газета лежала около него на полу. Я подвинул кресло несколько ближе к нему и сказал:

— Доброе утро!

Он зевнул.

— Доброе утро! — ответил он, слегка картавя (тогда это как раз начинало входить в моду, а он был всегда очень корректным).

— Я боюсь, что будет жаркий день, — продолжал я.

— Пожалуй, — был ответ.

После этого он повернул голову и закрыл глаза. Я подумал, он не хочет разговаривать. Но это только вызвало во мне желание поговорить с ним, и именно с ним, а не с кем-нибудь другим. Мне захотелось раздразнить его, разбить его несокрушимое спокойствие. Я собрался с силами и принялся за работу.