Лев Гурский: Предъявите права!

— Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, свершилась!

Громкий голос Ленина сначала взмыл к потолку, отразился от капителей бело-серых коринфских колонн и похожих на огромные аптекарские весы желтых люстр, а уж затем с торжественной неторопливостью опустился на толпу вооруженных людей в солдатских шинелях и матросских бушлатах. Еще мгновение — и зал Смольного взорвался бы продолжительными аплодисментами…

— Э нет, так не годится!

Грациозно переступая через ноги в солдатских обмотках и матросских клешах, по узкому проходу к трибуне шел невысокий, гладко выбритый господин в замечательно пошитой черной фрачной паре. За ним деловитой грачиной походкой следовали еще двое фрачников с увесистыми кожаными портфелями в руках.

По залу пробежал ропот — еще не столько гневный, сколько удивленный: так реагирует медведь на атаку ежика-самоубийцы.

— Вы еще кто такие? — спросил у гостей матрос с забинтованным ухом. — Здесь чего забыли? Или, может, дверь перепутали?

Гладковыбритый остановился на полпути к трибуне, раскланялся во все стороны и, слегка грассируя, отрекомендовался:

— К вашим услугам, Морис Палеолог, посол Французской Республики в России. Со мною мсье Жанвье и мсье Лапуэнт, из Протокольного отдела. — Оба грача с портфелями кивнули в унисон. — А дельце у меня пустяковое, на пять минут. Я лишь хотел предупредить мсье Ульянова, что сейчас он нарушает международное право…

Зал угрожающе взрыкнул, по углам защелкали затворы, однако Ленин жестом опытного дирижера за пару секунд восстановил тишину.

— Вы только взгляните, товарищи, как переполошились господа из Парижа, — с удовлетворением сказал он. — Мы с вами насыпали соли на хвост мировому капиталу, товарищи! Видите, до чего не по вкусу Антанте наша с вами социалистическая революция!

— Отнюдь, мсье Ульянов, отнюдь! — Посол торопливо приложил руку к груди. — Заверяю вас, что Франция исторически приветствует и поддерживает любые проявления либерте, эгалите и фратерните. Позволю себе, однако, заметить, что в данный момент вы имеете право называть происходящие события переворотом, бунтом, народным восстанием… но никак не революцией!

— Вам что же, не нравится это наше слово? — удивился Ленин.

— Наоборот! — с готовностью отозвался Палеолог. — Очень даже нравится! Только оно, мсье Ульянов, извините, наше, а не ваше.

Посол щелкнул пальцами, фрачники тотчас же раскрыли портфели, и на свет была явлена какая-то бумага, украшенная печатями.

— У нас тут неоспоримый приоритет, и вы, будучи юристом, должны это признать, — продолжал француз. — Вот, извольте видеть, документ от 15 жерминаля 1793 года: Национальный Конвент зарегистрировал как товарный знак слово «революсьон» и переводы его на все языки, включая русский. Таким образом, употребляя это слово публично, вы нарушаете наши авторские и смежные права. Если вам хочется и впредь пользоваться этим словом без судебных последствий, настоятельно рекомендую заплатить. В противном случае нам, увы, придется конфисковать в счет погашения долга российскую собственность во Франции… И кстати, мсье Ульянов, до меня дошли слухи, что сегодня вечером вы вступите в должность Председателя Совнаркома — то есть Совета Народных Комиссаров. Заранее поздравляю, но спешу опять-таки напомнить о приоритетах: термин «комиссар» в значении «уполномоченный» возник во Франции еще в XVII веке, а как товарный знак оформлен 7 брюмера 1794 года, вот свидетельство. — Фрачники извлекли из портфеля еще одну солидного вида бумагу. — Без заключения соответствующего договора с правообладателем весь ваш Совнарком будет признан контрафактной продукцией, подлежащей уничтожению по суду. Ничего личного, мсье Ульянов, закон есть закон.

–    Да вы с ума сошли, гражданин Палеолог. — Ленин озадаченно потер макушку. — В жизни не слыхивал эдакого архивздора.

–    Уж извините, — развел руками посол, — это не мое решение. В данном случае я всего лишь выполняю поручение Раймона Пуанкаре, президента Французской Республики, и…

–    Стоп-стоп, мистер Палеолог! Прошу минуту!

В дверях зала возник высокий усатый джентльмен в неброском, но добротном темно-синем шерстяном костюме с позолоченными пуговицами. За спиной усача молчаливо возвышались двое угрюмых верзил в полувоенной форме. К запястью одного из них был пристегнут цепочкой плоский фибровый чемоданчик.