Джером Джером - На сцене и за кулисами

Я покинул Лондон как раз в тот день, когда, ровно двенадцать месяцев тому назад, выезжал в первый раз в провинцию в полной уверенности, что составлю себе известность и артистическую карьеру. Я покидал его с большим багажом с ранним почтовым поездом, выходящим из Истона, а приехал назад, уже не будучи актером, с больными ногами, голодный, в одном только платье, которое было на мне.

Несколько дальнейших отрывков из моих писем достаточно свидетельствуют о последних месяцах моей артистической жизни. Во всех этих письмах проглядывает грустный тон, да и не удивительно, потому что я писал их в то время, когда переживал самое большое разочарованье и когда дела мои были страшно плохи, а при таких обстоятельствах все окружающее представляется человеку в самом тусклом, неприглядном свете.

Вот что я писал спустя три недели после Рождества Христова:

«…Дела идут хорошо, деньги платят аккуратно. Пока все время дают пантомиму, работы мало, издержки тоже невелики, потому что живем на одном месте. Вот начнем переезжать с места на место, тогда будет намного труднее. Как провинциальная публика любит пантомиму и как я ее ненавижу! Не могу сказать, чтобы я был высокого мнения о провинциальной публике. Им еще много надо учиться и просвещаться, пока они поймут, что такое настоящее искусство. Самые плоские остроты и балаганные шутки веселят и приводят их в восторг. Как жителям Биллинсгейта надо еще много поучиться, чтобы знать английский язык, так много пройдет времени, пока провинциальная публика станет что-нибудь смыслить в драматическом искусстве.

В субботу мне пришлось экспромтом играть роль нашего комика, потому что он был пьян в стельку. Вообще, очень жаль, что среди актеров так развито пьянство. Какой репутацией должны пользоваться артисты в глазах публики, если каждый день в театральном журнале им приходится читать следующие объявления: «Нужны только трезвые артисты», «Просят приходить только тех, которые могут не пить, хотя бы во время представления», «Людей, которые вечно пьяны, просят не приходить». Я знаю многих людей, которые нарочно напиваются перед тем, как надо выходить на сцену; очевидно, они делают это в том предположении, что в здравом уме не могут играть и что гораздо лучше сыграют при полном отсутствии его; Причиной этого отчасти бывают неверные и бестолковые слухи, которые существуют в театральном мире. Например, говорят, что такой-то великий актер только потому блестяще провел свою роль, что был пьян, и другой маленький актер, играя ту же роль, нарочно напивается, в полной уверенности, что это поможет ему точно так же хорошо сыграть эту роль.

Точно так же меня всегда возмущала привычка актеров сквернословить и браниться самыми отчаянными словами. Я помню, однажды мы решили платить в общую кассу по одному пенни за каждое бранное слово. Но через два часа мы должны были отменить это постановление, потому что ни у кого из нас в кармане не осталось ни одного пенни…»

Шесть недель спустя:

«…Дела театра идут очень плохо, хотя антрепренер ведет себя джентльменом. До последней недели он аккуратно до последнего пенса выплачивал нам жалованье; прошлую же субботу он созвал всех нас и сказал, что содержать театр он больше не в состоянии, но если мы желаем, то он готов продолжать дело на компанейских началах, чтобы испытать, не повернется ли счастье в другую сторону. Мы согласились, но, конечно, прогорели; после данных восьми спектаклей, за вычетом всех расходов и издержек, чистого барыша осталось восемнадцать пенсов, из которых антрепренер взял себе три части (одну за то, что он антрепренер, другую за то, что играл, а третью уж не знаю почему, должно быть, чтобы вышли вместе три части), а остальные деньги, то есть по одному пенсу на брата, остались нам. Стыдно подумать, что я в неделю проживал здесь столько, сколько в Лондоне платил за один только обед…»

Через неделю наша труппа разбрелась, и я поступил к другому, первому попавшемуся антрепренеру. Вот что я писал в это время:

«…Я едва могу держать голову над водой; если обстоятельства не изменятся и положение не улучшится, я пойду ко дну; своих денег у меня давно уже нет, а на заработанные жить невозможно. На прошлой неделе мы все страшно горевали. Умер наш премьер, оставив совсем без средств жену и двух детей. Умри в Лондоне какой-нибудь известный актер, получающий в год тысячи три фунтов, театральная пресса подняла бы на ноги всех благотворителей, поместила бы в газетах самые трогательные воззвания и заставила бы все театры дать в пользу его семьи несколько спектаклей с повышенной платой. Но так как наш актер получал ни больше ни меньше, как только два фунта в неделю, то им никто не поинтересовался; жена, чтобы прокормить себя и детей, пошла по домам стирать белье. Но я уверен, что она отказалась бы от помощи, если бы даже ей предложили. Из ложного ли самолюбия или по недальновидности, она заявила, что, если бы умирала с голоду, никогда бы не стала оскорблять память покойного мужа и его благородной деятельности попрошайничеством…