Леонид Ленч - Тернистый путь

Поздним вечером Борзихины — оба в пальто с поднятыми воротниками — сидели у себя на веранде и ужинали. Вместе с ними ужинал Кока Ленский, начинающий фоторепортер, молодой человек с решительным подбородком, непобедимый волейболист. Он был привезен из Москвы Борзихиным по настоянию Марии Николаевны, чтобы было не так страшно ночевать одним на опустевшей даче.

— Вот так и дрейфуем здесь, как папанинцы, — сказал Борзихин, наливая фоторепортеру водки. — Во всем квартале мы, кажется, одни остались. Выпейте еще рюмочку, Кока.

Кока лихо выпил водку и закусил холодной котлетой.

— Как жутко шумят сосны! — сказала Мария Николаевна и зябко передернула плечами.

— Осень! — определил наблюдательный фоторепортер. — Осенью сосны всегда шумят по-осеннему, а летом — по-летнему.

— А зимой — по-зимнему? — серьезно спросил Борзихин.

— Зимой — по-зимнему.

— А весной — по-весеннему?

— А весной — по-весеннему.

— Жутко, жутко здесь сейчас, — повторила Мария Николаевна и вдруг тонко взвизгнула.

— Ай, кто это?

Борзихин уронил на пол вилку и тихо выругался:

— Черт, что там такое?

— Фу, как я испугалась! — сказала Мария Николаевна и, слабо улыбаясь, положила руку на сердце. — Протянула сейчас ноги — и вдруг уперлась под столом во что-то живое и теплое. У меня все так и оборвалось!

С этими соснами я совсем забыла про Боба. Боб, иди сюда, негодник.

Из-под стола нехотя вылез ирландский сеттер Боб и, зевнув, положил рыжую голову на колени хозяйки. Мария Николаевна сердито шлепнула Боба по курчавому заду:

— Вот тебе! Чтобы не пугал! Марш в угол!

Обиженный Боб вздохнул и, уйдя в угол, стал громко чесаться.

— Одного моего приятеля тоже напугала собака, — сказал Кока, — так он вдруг стал икать. Икал три дня. Чуть не умер!

— Что вы говорите? — удивилась Мария Николаевна и икнула.

Борзихин громко засмеялся. От этого неделикатного смеха икота у Марии Николаевны прошла.

— А жуликам и бандитам здесь действительно раздолье! — сказал Борзихин. — Темно, милиции не слышно и не видно. Выбирай любую дачу и действуй с богом!

— Перестань, Гриша, — робко попросила Мария Николаевна.

— Чего ты боишься? С тобой же двое мужчин. Один Кока чего стоит!

— Минуточку, — вдруг сказал Кока. — Тише! Как будто кто-то кричит.

Дачники переглянулись и стали прислушиваться. Сквозь шум ветра и сосен издали до них донеслись сердитый мужской голос и умоляющий женский. Слов разобрать было нельзя.

— Наверное, Львовы опять поругались, — сказал Борзихин.

— Львовы уже третий день ругаются в Москве. Они уехали вместе с Кустиковыми.

— Тс-с-с! — повторил Кока. — Слышите? Она заплакала!

Борзихины насторожились и вдруг совершенно явственно услышали, как женский голос сказал с отчаянием:

— Боже! Ну не убьешь же ты меня сейчас!

— На нее напали! — зашептала Мария Николаевна. — Надо бежать на помощь! Кока, бегите туда скорей!

— Почему я должен туда один бежать? — сказал Кока тоже шепотом.

— Бегите скорей! Ведь вы же мужчина!

— Григорий Николаевич — тоже мужчина!

— Какой он там мужчина! Возьмите Боба и бегите Нате вам нож.

Кока схватил консервный нож, взял за ошейник Боба и храбро нырнул в темноту. Впрочем, через минуту он снова появился на веранде.

— Я послал Боба, — сказал он по-прежнему шепотом, — пусть он полает за калиткой. Может быть, он его напугает. Давайте еще послушаем

Снова стали прислушиваться. Боб почему-то не лаял. Дико шумели сосны, и опять сквозь этот неприятный шум донесся до Борзихиных клокочущий хриплый мужской голос, такой страшный, что глаза у Марии Николаевны стали круглыми, как пуговицы на пиджаке у Григория Николаевича. Что говорил страшный мужской голос, было не слышно: ветер доносил лишь от дельные слова: «убийством», «жертвой», «месть страшную мою».

— Он задушит ее! — простонала Мария Николаевна. — Мужчины, бегите же туда! Гришка, не смей никуда ходить! А то я буду кричать!

— Пойдемте, Кока, — решительно поднимаясь, сказал Борзихин. — Куда вы дели нож?

— Я потерял его, когда выпускал Боба.

— Возьмите хоть вилку.

Шум сосен на мгновение стих, и далекий отчаянный женский голос с той же явственностью произнес:

— О, убей хоть завтра, но эту ночь дай мне прожить!

— Обождем, Григорий Николаевич, — сказал Кока, стуча зубами, — может быть, она… того… действительно уговорит его… отложить до завтра?

— Не думаю. Этот субъект, видно, не из таковских Он ждать не будет. Мы сделаем так: я поползу по земле и схвачу его за ноги. А вы идите и прямо хватайте за руки.