Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет [Авторский сборник]

На трибуне стоял постоянный председатель ревизионной комиссии Константин Ерикеев, известный тем, что в шестьдесят семь лет не имел ни одного седого волоса.

Ерикеев, повернувшись лицом к президиуму, жестким голосом говорил:

— Я очень благодарен за предоставленную мне возможность выступить с этой высокой трибуны.

— Сейчас начнет о современности, — заметил маститый Лавочкин.

И действительно, Ерикеев заговорил о необходимости более настойчиво отображать современность.

— Отписками тут не отыграться. Нужны полотна. Нужны люди. Нужна эпоха.

— Сейчас начнет Кошкина обкатывать, — сообщил Лавочкин.

И правда, Ерикеев упомянул Кошкина.

— А что делает Авенир Павлович Кошкин, которого искренне ценю и глубоко уважаю? Он, видите ли, осовременил натюрморт. К овощам и рыбе пририсовал форменную, фуражку дежурного по станции. Кстати, дорогой Авенир Павлович, верх фуражки у дежурного по станции малиновый, а вы, пренебрегая правдой жизни, пустили кумачовый… С колористикой у вас явно неблагополучно.

— Сейчас вспомнит Фастовского, — предупредил всезнающий Лавочкин. — Слушайте!

И действительно, Ерикеев вспомнил:

— Я вижу перед собой лица юных друзей. Я вспоминаю, как я много, много лет назад с душевным трепетом входил в мастерскую незабвенного моего учителя и друга Фастовского…

Пока Ерикеев предавался воспоминаниям, Вася Каблуков искал глазами Володю Сомова. Он увидел его рядом со Стеблиным. Хотя Леон Аполлинарьевич и не являлся членом союза, он гнушался сидеть с юными активистами и устроился поближе к маститым — заработки давали ему право чувствовать себя с ними почти на равной ноге. Позади Стеблина рыжели бакенбарды Латышева.

Вася попытался пробиться к Володе, но кругом зашикали, а Лавочкин снова предупредил:

— Сейчас измолотит Бодряева!

И действительно, оратор принялся за автора «Кваса-батюшки»:

— О теме я ничего худого сказать не могу. Тема народная. Как известно, квас — напиток национальный. Дело не в квасе. Дело в композиции. Все вы помните полотно «Пшеница-матушка»? Чем же композиция «Кваса-батюшки» отличается от «Пшеницы-матушки»? Да ничем. Бодряев просто выкосил центр пшеничного поля почти до самого дерева и посадил на жнивье всех охотников перовского «На привале»» переодев их в пиджаки, сшитые в артели «Краюхинская швея». Правда, у Перова четыре фигуры…

— Считать надо уметь! — крикнули с последнего ряда. — У Перова три фигуры, а не четыре.

Ерикеев язвительно усмехнулся.

— Три, говорите? А прекрасная охотничья собака куда у вас сбежала? — И победоносно продолжал: — Так вот, у Перова четыре фигуры, из которых, как я уже объяснил, одна — великолепная охотничья собака. А у Бодряева семеро и ни одного сеттера. Самый пожилой из переселенных Бодряевым в эту старую, знакомую с детства композицию пьет из жбана квас…

— Сейчас рикошетом по Дормидонтову ударит, причем беспощадно, — объявил Лавочкин. — Ну, держись, Макар!..

Ерикеев грустно продолжал:

— И вы, дорогой товарищ Дормидонтов, такой большой, такой тонкий мастер, назвали эту… я не нахожу слова… картину серьезным достижением. Непонятно! Какие душевные мотивы двигали вами? Я же не могу поверить, дорогой мой, что вы ничего не поняли. Вы все поняли. Все. Да, все!

Ерикеев поднял руку над головой:

— Авторов таких произведений надо бить муштабелем…

Председатель постучал по графину карандашом:

— Прошу, товарищ Ерикеев, неудобопроизносимых слов не употреблять…

— Извиняюсь, — поклонился Ерикеев. — Не буду. Но, по-моему, муштабель — слово вполне удобопроизносимое…

— Последний залп, — сказал Лавочкин, пробираясь к выходу. — Сейчас кончит.

Ерикеев галантно поклонился:

— У меня все. Я кончил.

Председательствующий постучал по графину карандашом и объявил:

— Слово имеет критик Татьяна Муфтель! Прошу не расходиться…

Просьба была явно излишней — в зале осталось не больше десяти человек, главным образом неофитов с передних рядов.

Критик Муфтель, маленькая, пухленькая, с гладко причесанными волосами, поправила тяжелые, спадавшие с носа очки, подняла короткую руку с маленькой ладонью и торжественно произнесла:

— Ушедшие пожалеют. Я буду говорить правду в глаза!

Васе очень хотелось послушать правду, но его поманил Володя Сомов:

— Пойдем в буфет… Там интереснее.

В буфете было полно. Преобладали маститые и гости. Только пробрались к стойке, как к ним подошел Леон Стеблин: