Аркадий Васильев - Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет [Авторский сборник]

— Но вы же могли примкнуть и к тем, кто был за прием?

— Совершенно верно. Могла.

— Вы извините меня за прямой вопрос, но почему вы поступили по-другому?

— Откровенно?

— Конечно, лучше откровенно…

— Стыдно сказать. Я не спала почти всю ночь. Муж не давал. Он все говорил о человеческой подлости, о человеческой глупости… Выдал мне весь свой репертуар… И я утром была как деревянная. Мне было все равно.

Тогда я ей посоветовала еще более решительно:

— Разводитесь!

Утром позвонил профессор Владимир Сергеевич.

По телефону он всегда шутливо называет меня «хозяюшка».

— Хозяюшка, я не очень вам помешаю, если заеду минут на десять?

— Я вам всегда рада.

— Тогда еду.

В нашем бюро очень хорошие люди. У каждого за плечами огромный житейский опыт. Я знаю, они с удовольствием приходят на бюро, а если почему-либо не могут, обязательно позвонят, извинятся, а на другой день расспросят обо всем, что было. Все они к тому же интересные собеседники. А самое главное, никто не поступит против совести, их принципиальность мне известна и очень помогает мне. Стоит мне «занестись», как говорит председатель исполкома Семен Максимович, как профессор, улыбаясь, посылает записочку генералу, а тот, приписав два-три слова, передает Семену Максимовичу…

В перерыве за чаем они все, как будто незаметно, осторожно «вправят мозги». Особенно это было вначале, теперь я «заношусь» реже. Даже наш любитель задавать одни и те же вопросы, Матвей Николаевич — на редкость душевный и чистый человек. Москвичом он стал после войны, а до этого жил в Ленинграде, там на Пискаревском кладбище лежат его сыновья…

Но к Владимиру Сергеевичу у меня особая привязанность. В его институте проводится работа, имеющая для народного хозяйства колоссальное значение. За ходом работы следят в Центральном Комитете партии и правительстве. Владимира Сергеевича частенько вызывают к заместителю председателя Совета Министров СССР. Другой на его месте от этого постоянного внимания, от сознания своей необходимости зазнался и, во всяком случае, ссылаясь на непосильную загруженность, иногда забывал бы об обязанностях члена бюро райкома. А Владимир Сергеевич никогда не жалуется на занятость, всегда ровен, спокоен, и не было случая, чтобы он без оснований не пришел на бюро. Опаздывать опаздывает, но тут уж ничего не поделать.

Он вошел, как всегда, с улыбкой, заговорщически оглянулся. «Никого нет!» — и поцеловал мне руку. Как-то он сделал это в присутствии работников райкома. Я слегка вспыхнула и укоризненно покачала головой:

— Мы не в театре!

Он засмеялся и ответил, что учтет мое «директивное указание».

— Меня, Лидия Михайловна, с прошлого бюро не оставляет одна мысль…

И я сразу поняла, что Владимир Сергеевич сейчас заговорит о Грохотове. И мне от этой догадки стало весело. Но я не подала вида.

— Какая же, Владимир Сергеевич?

— Помните, мы не приняли в партию парня с комбината, Грохотова?

— Помню.

— По-моему, Лидия Михайловна, мы ошиблись.

— Почему вы так думаете?

Владимир Сергеевич встал с кресла и горячо заговорил:

— Если бы он был карьерист, какой-нибудь проходимец, маменькин сынок… Это же рабочий парень, бывший солдат, сын погибшего на фронте солдата.

Я решила подразнить профессора:

— Все это верно, но не дает никаких оснований для приема в партию. Таких много…

Владимир Сергеевич из-под очков посмотрел на меня с явным недоумением:

— Вы это серьезно? Выходит, по-вашему, молодого рабочего, хорошего производственника, заочника института, будущего инженера нельзя принять в партию? Почему?

— Я не сказала вообще. Я имею в виду Грохотова. И потом, если он бы сам хотел стать членом партии, он бы вел себя по-другому, объяснил бы свое поведение…

Я говорила все это, думая о том, каким же сухарем, наверное, считает меня сейчас профессор.

— А он молчал, со всем согласился, — продолжала я.

— Правильно! Согласился. Почему он согласился, вы подумали? Он согласился потому, что относится к партии по-настоящему, считает свои небольшие «прегрешения» огромными. Если бы он был карьерист, он бы сразу покаялся, заверил, наговорил бы черт его знает что. Я смотрел на него и думал: «Хороший человек! Будет отличным коммунистом!» Или я потерял способность разбираться в людях.

— Почему же вы не выступили?

— Я сам себя об этом спросил. Почему? Телятников забил нас фактами — недисциплинирован, индивидуалист, о взносах, допускает брак… А домой приехал, подумал — да разве это факты? Пропустил два дежурства в дружине, но разве это в человеке главное? Поторопились мы, поторопились…