Олег Павловский - Мрассу — Желтая река

— Хочешь, я с ним один на один потолкую? — Валера выпятил грудь и сжал мощные свои кулаки.

— Э, — отмахнулся Кузьма, сел на нижнюю ступеньку крыльца и с трудом раскурил сигарету, поломав с десяток спичек.

— Пойду посмотрю, чем в магазине торгуют, — сказал Валера. — А то окажется, что хлеб начнут печь только завтра, а соль завезти не успели.

Я присел рядом с адмиралом.

«Вот так флот, — нехорошо подумалось мне. — Разбрелись кто куда. Никакой организованности, никакой слаженности. Полный комплекс несовместимости. Влип я, кажется, в историю, ох как влип!»

— Ничего, Матвей, не тушуйся. — Кузьма будто бы угадал мои мысли. — Все будет тип-топ, вот посмотришь…

Игнат неожиданно появился со стороны взлетной площадки. Шел он ровно, неторопливо. По невозмутимому лицу его не понять было, какие он несет вести, о чем думает.

— Пижоны… Начальнички им нужны, приглашения… Когда поплывем — сейчас или переночуем?

Лицо Игната по-прежнему было непроницаемо, и я не мог понять — шутит он или говорит правду. Кузьма знал и понимал его лучше меня. Он тотчас вскочил, засуетился.

— Никаких ночевок. Только сейчас, сию минуту. К чертям эту Кабырзу, к чертям этих руководящих товарищей. — И адмирал развил бурную деятельность.

Может быть, руководящий товарищ действительно не мог нам помочь, но на приколе стояло с десяток лодок, принадлежащих жителям Кабырзы. Игнат отыскал хозяина одной из них и быстренько с ним договорился.

Во время навигаций на флоте устанавливался, можно сказать, «сухой закон» — поправлять здоровье, так поправлять, — но на случай простудных заболеваний и для поощрения особо отличившихся товарищей прихватывалась небольшая канистрочка спирта. Этой-то канистрочкой и пожертвовал Игнат.

На закупку продуктов, погрузку, проверку и заправку мотора ушло часа два с половиной. Хозяин лодки, мужичок с жадными глазами и красным носом, прижав канистрочку к груди, советовал переночевать и плыть на рассвете, но нетерпение наше поскорее оказаться на лоне первозданной природы было столь велико, что на его слова никто не обратил внимания.

Игнат принес длинную жердь, пристроил ее посередке нашего корабля. Кузьма вынул из кармана своего рюкзака треугольный флаг, сшитый из разноцветных кусков блестящего материала, передал его Игнату, вытянул руки по швам и гаркнул:

— На-а по-одъем фла-а-ага… р-равняйсь!

Валера тут же пристроился к адмиралу, я к Валере. Задрав головы, мы стояли, не шелохнувшись, пока Игнат прибивал флаг к мачте специально прихваченными с собой гвоздиками.

Хозяин лодки обошел нас с фланга, пощипал свободной рукой реденькую бороденку, в глазах его появилась тревога, он часто задышал и, на что-то решившись, бочком и с некоторой опаской двинулся к Игнату, тронул его за ногу.

— Слышь… У нас такого уговору не было.

Игнат забил последний гвоздь, отдал флагу честь и только тогда обернулся к хозяину лодки. — Что говоришь?

— Уговору, говорю, не было, чтобы это самое… флаг вот заграничный приколачивать.

Адмирал скомандовал: «Вольно! Разойдись!»

Хозяин лодки переминался с ноги на ногу возле сраженного его заявлением Игната.

— Ну, ты даешь, старина! — молвил, наконец, Игнат. — Впрочем, если есть возражения, можно сыграть отбой, — и протянул руку за канистрочкой.

Хозяин лодки повел носом, сглотнул слюну, пробормотал что-то одними губами и отступил. Делайте, дескать, что хотите, но только канистрочка пусть останется при мне.

Мы распределили груз по днищу. Игнат сел за мотор, адмирал с шестом в качестве впередсмотрящего занял позицию на носу, Валера примостился возле адмирала, я — напротив Игната, и 22-го июля ровно в 16–30 наш корабль отчалил от кабырзинского берега. На берегу стояли два годовалых бычка и хозяин лодки. Все они с одинаковым безразличием глядели нам вслед.

Через полчаса нас окружили лесистые горы, голубое небо с плывущей навстречу невзрачной тучкой и прозрачная вода. У берегов всплескивала, играя, рыбешка. Встречный ветерок полоскал адмиральский флаг. Необыкновенным отдохновением веяло от этого мира природы, и даже суровый Игнат разулыбался, будто только что народился на свет.

Я поудобнее устроился среди рюкзаков, вытянул ноги и ощутил такое никогда не испытываемое мною блаженство, что, казалось, будто я растворился и все, что меня окружает, живет не отдельно, а является частичкой моего тела, моей души, моего сознания. Если бы не гул мотора, было бы, наверное, еще благостнее.