Олег Павловский - Мрассу — Желтая река

Валера поднял руку с пистолетом кота Базилио, хотел салютнуть, но салюта не получилось — пистолет не был заряжен, и все патроны к нему остались в лагере.

Рыбачить никому не хотелось — слишком уж неприятный осадок остался после этого происшествия.

Игнат прямо-таки места себе не находил — ни к чему не лежали руки. А это для него было равносильно медленному угасанию. Игнат считал, что человек без дела не человек, а так — нечто. И потому мне всегда казалось, что он меня недолюбливал: я все-такн любил побездельничать.

— Брось, старичок, не страдай, — попытался успокоить Игната Кузьма. — Мало ли подлецов на свете.

Замечание Кузьмы еще больше растравило Игната.

— Ни одного не должно быть. Понимаешь — ни одного!

Я впервые видел Игната таким. Он, казалось, ненавидел сейчас всех и себя в том числе. Лицо его, обычно строгое, но доброе и приветливое, как-то неестественно, словно от невыносимой боли, перекосилось, веки сузились, и сами глаза смотрели из этих щелок колюче и зло.

— Это не подлец даже, это… изверг… это фашист… — цедил Игнат сквозь зубы, а мне казалось, что он кричал полным криком. — Сегодня он браконьерничает, завтра лес подожжет, послезавтра — на человека с ножом кинется… Ему же все до лампочки. Он ни жену, ни детей не пожалеет. Он не любит никого. Понимаете — не лю-юбит!.. Ни людей, ни зверей, ни неба над головой…

Выговорившись, Игнат взял лопату, пошел к своему дымоходу, но по дороге раздумал копать, остервенело воткнул лопату в землю и лег возле нее.

В чем-то Игнат, безусловно, был прав, но согласиться с ним полностью я не мог. Мы поступили столь же незаконно, как и сам Никита. Мы не имели права творить самосуд. Мы воспользовались преимуществом силы. И я сказал об этом ребятам.

— Не пускай слезу, Волнушечка, — покривился от моих слов адмирал. — Мы действовали в соответствии со статьей первой, пунктом четвертым нашего устава.

— Устав принят вами, а не Верховным Советом.

— Но вытекает из всех советских законов.

— И все равно мы не имели права жечь чужие сети, — не сдавался я.

— Почему же ты молчал, когда расшуровывал костер?

Адмирал попал в точку. Действительно — почему? Почему я тогда даже не подумал, что мы поступаем незаконно? И тогда мне нисколько не было жаль Никиту. И плачущее его лицо ничего, кроме презрения, во мне не вызывало. Оно было даже противным. Особенно при виде агонизирующих тайменей.

Ага, вот в чем дело!

Таймени!

Тогда я видел жертву совершенного преступления! И мне вспомнилось, как года три назад судили у нас директора пивного завода за то, что он распорядился вылить в речку барду — отходы пивного производства. Погибла ценная рыба. Причем, погибли мальки, сеголетки. На годы река стала безрыбной. Директора приговорили к солидному штрафу из личного, не государственного кармана. И все, кто читал об этом в газете, говорили: «Правильно! Так и надо поступать с губителями природных богатств». А вот те, кто живет на берегах этой реки, кто своими глазами видел плывущую кверху брюхом отравленную рыбу, рассуждали иначе: «Легко отделался браконьер! Да за такое не штраф надо брать, а принародно к стенке ставить!»

Да, видимо, многое меняется в психологии человека, когда видишь жертву, пусть это будет всего лишь навсего рыба с холодной, как говорят, кровью.

Я ничего не ответил Кузьме, потому что не знал, что ответить, а говорить о том, что подумалось, тоже не хотел — слишком на меня самого подействовало это открытие. Я даже подумал, что если бы перед судьями представали не только преступники, но и их жертвы, меры наказания были бы куда выше.

— Так почему же ты все-таки молчал? — Настаивал на ответе Кузьма.

— Не знаю.

Адмиралу это явно не понравилось.

— А я знаю. Задним умом мы все бываем богаты. Привычку выработали. Как на профсоюзном собрании. Тихо все, мирно… Доклады, выступления… «Кто — за? Все — за! Принято единогласно!» А закончилось собрание, разошлись группками и пошли честить. И докладчика, и выступавших, и резолюцию. А у Волнушечки в многотиражке не отчет, а прямо-таки загляденье. Как волшебное зеркальце — смотрись, ни одной морщиночки не увидишь. Что, не так?

— Что же мне — кулуарный треп в отчет вписывать?

— Тебе к людям надо прислушиваться, а не к трибуне.

— А за трибуной не люди?

Валера чистил пистолет кота Базилио и в спор не вмешивался. Виктор Оладышкин, почувствовав, видимо, наш с адмиралом разговор уходит явно не в ту сторону, хлопнул в ладоши и весело сказал: