Мартти Ларни - Прекрасная свинарка

Подобно нудисту, бесстрастно обнажающему голые факты, Энсио Хююпия выставил напоказ свое внутреннее «я». И я убедилась, что у него было сердце. По всей вероятности, он когда-то похитил сердце у своей жены, которая после этого почти всюду стала известна как бессердечная женщина. Я неоднократно замечала, что, несмотря на окружавшую его толпу веселых друзей и резвых собутыльников, Энсио Хююпия казался очень одиноким. Как знать, возможно ему требовалось иногда — как, впрочем, и всем толстокожим мужчинам — немножечко тепла и ласки. Но, возможно, он не догадывался, что женщину покоряет не нежное сердце, а нежные слова, сказанные шепотом на ушко?

Мне уже принадлежало такое большое состояние, что я наконец-то могла принадлежать самой себе. Если я была нарочито резкой и обидчивой, меня называли одухотворенной; если я становилась ехидной и злой, говорили, что я поразительно умна и остроумна. Однако сама я чувствовала себя все той же Минной Эрминой Эрнестиной, рожденной в Миннесоте, дочерью ресторатора Бориса Баранаускаса и Натали Густайтис, той самой Минной, что верила в гороскоп и в мужчин, рожденных под знаком Девы, ступающих носками внутрь и в большинстве своем — порядочных свиней. За исключением Армаса Карлссона, которого я любила и фамилию которого — калевальски воспитанные дамы ужаснутся этого! — я увековечила в славном названии объединения «Карлссон».

Я продала фирму «Карлссон» новым владельцам — о цене здесь упоминать не стоит — с условием, что мой верный Энсио Хююпия останется генеральным директором. Себе же я оставила только четыре грузопассажирских парохода. Я поручила нотариальному отделу крупнейшего банка заботу о стрижке купонов моих промышленных акций. Затем я взяла себе личного секретаря: молодую женщину с дипломом магистра. Это была женщина умная, самостоятельно мыслящая и добродетельная, как фарфоровая статуэтка. Впоследствии выяснилось, что она была глубоко религиозна, но мне это нисколько не мешало. Я ничего не имела против избранного ею пути: все время вправо, а после этого наконец прямо.

По причинам, относящимся к технике налогообложения — а вовсе не из благотворительных побуждений, как говорилось в торжественных речах, — я учредила «Фонд Минны Карлссон-Кананен», целью которого было оказывать поддержку и способствовать развитию исключительно финской культуры (выплачивать пособия и ссуды финским патриотически настроенным литераторам, артистам и ученым). Фонд имел свои (разумеется, формальные) правление и дирекцию ради того, чтобы некоторые честолюбивые деятели могли удобно рекламировать себя, украшать список своих заслуг и получать коллегиальные за сидение в ресторанах. Фонд имел также три специальные авторитетные комиссии, которые вносили предложения о распределении ссуд. Еще в самом начале было решено не выдавать ссуды спортсменам, которых развелось так много, что всего национального бюджета им едва хватило бы лишь на одну разминку. Решили также ничего не давать и музыкантам. Эту свою принципиальную установку правление Фонда и его авторитетные комиссии объясняли тем, что финансовая поддержка музыки совершенно ликвидировала бы с течением времени благородную профессию певцов и музыкантов, странствующих по дворам, а это, несомненно, нанесло бы непоправимый ущерб нашей молодой культурной стране, которая старательно перенимает и лелеет романтическое наследие седой Европы. Директор Вихтори Лехтевя — член правления Фонда и верный страж культуры (он, между прочим, каждое лето приносил цветущую пеларгонию к подножию памятника Алексиса Киви) приводил в качестве примера потрясающую историю певца Тимо Пипинена, который мог бы стать великим тенором, если бы вдруг не обнаружилось, что у него из носа удалены полипы! Опираясь на этот пример, директор Лехтевя решительно возражал против предоставления ссуд музыкантам и певцам. В то же время он подчеркивал, что является большим другом музыки: всякий раз, когда жена его пела в ванной комнате, он спешил заткнуть уши ватой.

В это время я познакомилась с писателем Свеном Лоухела. Если не ошибаюсь, имя его многим совершенно неизвестно. Я тоже ничего не слыхала о нем, пока он сам не пришел ко мне и не представился. Явился он не за ссудой, ему нужна была другая, совершенно пустяковая помощь. Вот его собственные слова:

— Разрешите отрекомендоваться: Лоухела, литературный разнорабочий, всегда оставляющий стихи и калоши в передней издателя и предоставляющий славу тем, кто ее домогается. Вы позволите отнять у вас немножечко драгоценного времени?