Михаил Серегин - Самая срочная служба

Утро. Ясно и тихо. Солнечный лучик пробежался по подоконнику, затем перебрался на цветок, растущий в глиняном невзрачном горшке, перебежал на дужки кровати, спустился на чистый дощатый пол, а потом вновь поднялся вверх, вернулся к увядающему, несмотря на все старания его владельцев, цветочку, полюбовался на сиротливо торчащий листик, подивился тому, как такой тоненький стебелечек может держать столь значительный, размером с пятирублевую монетку, листок, и, как бы вспомнив, зачем же он влетел в комнату, бросился щекотать нос рядовому Валетову. Дверь в кубрик с треском открылась, и на пороге появился свежий и бодрый прапорщик Евздрихин.

– Эй! Ну-ка подъем! – выкрикнул он.

Народ недовольно зашевелился в люльках. Кто-то заметил, что дневальный еще не орал. Прапорщик за словом в карман никогда не лазил. У него на языке на всякое солдатское словечко вертелось три.

– Меня не волнует. Подрывайтесь, сыны!

Кто-то начал медленно и нехотя опускать ноги и шарить под кроватью, разыскивая тапки. Валетов ничего не слышал, но старания лучика даром не прошли. Неожиданно сквозь сон ему показалось, будто кто-то лазит у него в носу. Рука сама потянулась к лицу. Невольно он вынырнул из-под покрова сладкого сна и прислушался к шорохам, что наполняли воздух вокруг него.

Резко открыв глаза, Фрол увидел, как его сослуживцы вяло копошатся, натягивая на себя форму. О нем никто и не вспомнил. Обычно дневальный орал так, что поднимал на ноги весь этаж. Неужели он проспал подъем?

– Сколько время? – пробурчал слоняра, свешиваясь с верхней койки.

Спящий под ним Простаков уже сидел на кровати, натягивая сапоги.

– Чего дрыхнешь? – рявкнул он и поднялся во весь свой рост, оказываясь выше горизонтально лежащего хлипкого Валетова аккурат на свою башку.

– Че ты, че ты? – Фрол повелся вставать. – Встаю, встаю. А сколько время? Ты че, сказать не можешь?

Алексей почесал лоб, затем зад, потом взглянул на руку.

– О, вспомнил, я же не ношу часы.

– Ну, ты тормоз.

Валетов сиганул вниз и успел схватить за руку выходящего уже в коридор Резинкина.

– Витек, время скажи.

– Чего тебе надо? Без десяти шесть. В шесть комбат придет. Прапор, видишь, уже тут крутится.

Фрол огляделся и никого не увидел.

– Где?

– Да заколебал ты.

Особо никто не торопил, и взвод химзащиты медленно выползал в коридор, расклеивая глаза и прочищая пальцами уши, чтобы хорошо видеть и слышать командира батальона. На кой черт ему понадобились в шесть утра химики, никто не знал.

От деда Петра Забейко – высокого черноволосого и черноглазого парня с хохляцкими корнями, поднявшегося после ухода Кирпичева и Агапова, – делегатом к прапорщику в каптерку был заслан Петрушевский. После непродолжительного разговора ефрейтор возвратился и доложил валяющемуся в койке деду о неведении товарища прапорщика касаемо замыслов ихнего местного бога товарища комбата Стойлохрякова.

Подразделение медленно строилось на взлетке, почесываясь и посапывая. Многие успели уже дойти до сортира и вернуться обратно и теперь стояли в ожидании. Евздрихин, пощипывая свои пышные усы, уже стоял перед строем и придирчиво оглядывал личный состав.

– Где Забейко с Казаряном? – спросил он у сержанта Батракова.

Дядя Женя оглядел строй, убедился в том, что прапорщик прав, и заглянул в кубрик. Оба деда как ни в чем не бывало лежали в своих люлях и вяло позевывали.

– Вы че, мужики? – сержант не собирался заставлять дедов подниматься, но все же напомнил о визите комбата, так как за его спиной стоял прапорщик.

– Пошел ты... – буркнул Казарян.

– Пошел ты... – эхом повторил Забейко.

Койки под обоими скрипнули, что должно было означать конец разговора.

В шесть ноль одну здоровенный подполковник ввалился на первый этаж казармы и вначале с удовольствием оглядел строй, затем, не увидев дедов, нахмурился.

– А где эти двое? – первым же делом спросил комбат.

Личный состав своего батальона он знал очень хорошо, а таких персонажей, как Казарян и Забейко, он желал наблюдать при каждом построении, ревниво наблюдая за тем, чтобы двое военнослужащих были на месте.

Прапорщик Евздрихин несмело подошел к огромной двухметровой туше и прошептал чуть слышно: