Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

Я прочитал сценарий и, как обычно при чтении вслух, исправил кое-что. Недаром Лев Толстой любил, чтобы ему читали, и говорил, что так он лучше усваивает.

Эдик усвоил. Потускнел. Сказал:

– Ну, это, возможно, смешно, но у нас определенный контингент – солидные люди. Хотелось бы что-нибудь такое… но с юмором.

Я давно уже не удивлялся хотению иных взлететь, но так, чтобы от земли не отрываться. А после пожелания организатора концерта на мебельном комбинате: «И обязательно что-нибудь смешное про фурнитуру», только улыбался и говорил: «Понятно». Тут я попробовал объяснить.

– День рождения празднуется как?

– Как? – спросил режиссер, несколько оживившийся после моего чтения.

– Поздравляют гости – выступают артисты, поздравляют – выступают. Тамада шутит. Гости, подвыпив, изображают веселье. Потом кто посолиднее – солидно уходит, потому что считается: у такого человека должно быть много важных и неотложных дел, а оставшиеся… ну, вы знаете. И в итоге как знак сорта: кто был из именитых персон и звездных на тот день артистов. Некоторые персоны вскоре попадают под следствие, и видеодокументы о совместном праздновании становятся опасной уликой, а артисты – кто-то исчезает со звездного небосклона, оставляя недоумение: как он туда забрался? А те пять-шесть долгожителей, что с них взять – если они и там и сям, ну что здесь может быть эксклюзивного?

– Что-нибудь оригинальное, помнишь, ты для Славы делал…

– Когда это было? При советской власти. Когда телевизионные передачи заканчивались в одиннадцать вечера, а в тюрьму сажали за то, что сейчас днем показывают!

– А мне понравилось, – неожиданно сказал режиссер. – По-моему, это хорошее озорство… не пошлое, и уж точно запомнится на всю жизнь! – Он многообещающе и довольно засмеялся, видимо представив.

– Да? – внимательно спросил его Эдик. – А нас не того?..

– Если правильно расставить акценты и вырулить не на оскорбление, а на добрый юмор, – все может получиться.

Не первый уж раз я видел, как в потухших, казалось, навсегда человечках, просыпалось их детство, как с готовностью бросались они в игру. Помню, неопохмеленный оператор, ворчавший, бубнивший и затравленно озирающийся по сторонам в надежде поскорее сбежать, залез с нами на крышу большого дома на проспекте Мира, да побегал, гремя железом, да там, где и мне, бывшему голубятнику, было не по себе, да посмотрел в близкое голубое небо, только и сказал благодарно и трогательно, когда прощались, одно слово: «Спасибо».

– Можно попробовать, – сказал Икс Игрекович, по-новому взглянув на меня. – Похулиганим напоследок…

– Жить-то охота, – вдруг серьезно произнес Эдик.

И я понял, что он в эту минуту подумал не о себе, а о ком-то из близких, кому он нужен и о ком у него забота. И тоже взглянул на него по-новому.

Репетицию назначили – Эдик договорился – в малом зале ЦДКЖ. Дом культуры прославлен Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях», роман читают, любят и… не замечают: Бендер попадает в новое здание клуба железнодорожников в конце октября, а аукцион, где распродавались стулья, был – 15 мая. За столь короткий срок спроектировать и построить клуб не могли. Но читателю, насладившемуся приключениями двух проходимцев, уже все равно. Да и сама концовка по-советски позитивно-плакатная… впрочем, и тут есть частичка правды жизни: сторож сапожищами на английское сукно лампочку вывинчивать…

Я не хотел идти и, как всегда, чувствовал, что без меня не справятся. Мешаться режиссеру – последнее дело, а не влезешь со своими советами – чувствуешь себя предателем. Который знал, что впереди пропасть, и не предостерег.

Приперся на репетицию. На служебном входе новшество – турникет и два охранника, что особенно забавно, потому что почти все ходят через центральный – он ближе. Однако руководству видней. Когда в Чечне грузовик со взрывчаткой влетел в ворота воинской части и взорвался – приказали перед всеми воинскими воротами положить бетонные блоки. У нас неподалеку военный институт – тоже положили. Хотя там ворота ведут на помойку. А большие стеклянные двери центрального входа – милости просим!

– Рады видеть! – приветствовал меня режиссер.

По сникшим лицам я понял: у них не клеится. Артисты стояли на сцене, будто преступники в суде, готовые выслушать обвинительный приговор. Эдик, молодец, размножил сценарий, и у каждого в руке была бумажка.

– Я не понимаю, она его любит? – спросила артистка, которой предстояло изображать покинутую жену.