Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

В Москве артистов много. И многие куда как талантливее мелькающих на экранах, но характер рисует судьбу. Ох, рисует! Этот после первого успеха нос задрал, да с задранным носом, не в дверь, а – в стену. У другого терпения не хватило своего часа дождаться, как будто ложку до рта не донес. У третьего – наоборот, терпенья через край, как если бы я, когда в авторучке кончилась паста, все водил бы и водил пустым стержнем по бумаге.

А вот – Сеня Снегирев, тестя играть приготовился. Знаю я его – талантливый, но чтоб он прославил себя, его в задницу бульдозером толкать. Сбежал у меня из спектакля, когда в конце 80-х коммерческие концерты начались. Говорил я артистам: «Вы в центре Москвы, прямо напротив Кремля, играете! Билеты на вас, остолопов, у метро “Боровицкая” перепродают втридорога! В газетах рецензии хвалебные с упоминанием фамилий ваших, до того никому неведомых!» Нет, разбежались в неизвестность. Если кто и набил кубышку, все равно ни с чем остался.

Развалили спектакль… Года через три, в том же ЦДКЖ, концерт, переодеваемся в артистической, и Кунаков, будто продолжая со мной спор (я молчал) и успокаивая себя, сказал: «Ничего, будет и на нашей улице праздник!», а натягивающий серебристое трико и стоящий ко всем спиной седой артист сказал: «Ни х… в твоей жизни больше не будет». И прозвучало это так убийственно, что я и сегодня, как вспомню…

А Снегирев… написал я ему потом номер по просьбе худрука. Ныл: не получится! Но я с ним больше не нянчился, сказал худруку: «Пригрозите, что если не выучит текст – уволите!» И Сеня с перепугу стал лауреатом. Я уже знал из телевизора и из газет, когда он позвонил и сказал: «Виктор Михайлович, наше сотрудничество оказалось успешным, может быть, продолжим и сделаем что-нибудь еще?» Прошло две недели, он опять позвонил и – слово в слово: «Виктор Михайлович, наше сотрудничество оказалось успешным, может быть…» Оказалось, что эти две недели он пил запойно и ничего не помнит.

Сейчас он стоял передо мной, отводя глаза, значит, вспомнил.

Я влез на сцену и объяснил:

– У вас ничего не получается, и не получится, пока вы не поймете, что вы делаете.

– Что? – спросила толстушка, которая спрашивала: любит ли она мужа?

– Вы издеваетесь! – внятно пояснил я. И на недоуменные взоры продолжил: – Вы издеваетесь с удовольствием над этими зажравшимися буржуями!

Сказано провокационно, грубо и, возможно, необоснованно, однако посыл – точный. И режиссер, искавший сверхзадачу, радостно свалился с театральных небес, уловил суть и захлопал в ладоши.

– Всё! Всё! Начинаем работать. Время идет!

Время прошло быстро. Оно вообще, я заметил, ускорило свой бег в последние годы, будто кто под прессом сдавливает вечер к утру. И готовыми болванками складывает в никуда. Я еще раз заходил на репетицию, да она и была-то еще одна, но меня почти не заметили. Так бывает: подтолкнешь телегу, покатилась она, и кому ты теперь нужен?

Оставшийся позади…

Время прошло, и день – настал! Мы с Эдиком сидели в подсобке. Икс Игрекович возился с артистами, наставляя их перед боем, в кабинете хозяина ресторана, где на стенах были развешаны фотографии вип-посетителей, а над письменным столом – икона и фото, на котором владелец запечатлен рядом с Аллой Пугачевой.

Артисты, занятые в концертной программе, располагались в банкетном зале, там был длинный стол – метров в семь, и слишком мягкие кожаные кресла болотистого цвета и болотистого же ощущения. Я туда заходил, и когда сел, захотелось крикнуть: «Тону!» На столе теснились: водка, коньяк, вино, виноград, апельсины, киви, бананы… Артисты теперича не пьют, их прислуга – хотелось бы, да нельзя! Сидят, тоскуют, ждут, когда отбарабанит их работодатель. Костюмер изредка встанет, снимет ниточку с барского плеча, и с таким видом – не сними он ниточку, провал обеспечен. Гример подойдет, махнет по лбу вспотевшему легкой кисточкой с пудрой, взглянет на дело своих рук, как живописец на полотно. Директор, названный директором для солидности, а в москонцертно-росконцертовские времена именовавшийся просто администратором, возопит: «Где звукорежиссер, мне нужно кассету передать!» Бывает, набьются в артистическую: с этим артистом свита, и с тем – не продохнуть! Прибежишь, и переодеться негде.

Заглянул я к ним, ничего нового не увидел, вернулся в подсобку: стулья жесткие, на металлических ножках, стены понуро-бледные, шкаф какой-то. Эдик сидит напротив, глазами хлопает. «Однако он храбрец! – подумал я. – Мы с Икс Игрековичем разбежимся по углам своим темным, паутинным, а отвечать за провал – не дай бог! – ему!» Трудно сейчас деловым людям: в Симферополе старый цеховик жаловался: «При советской власти придет один – дашь ему и работай спокойно! А сейчас ходят чуть не каждый день, и все разные!» На днях здоровенный мужик тоже с досадой: «Совсем обнаглели! Знаете, сколько они берут – откат сто пятьдесят тысяч долларов из четырехсот! Я дороги делаю, а они сидят – бумажки перебирают!»