Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

– Мы здесь не живем, приезжаем иногда отдохнуть, – похвалялся Коробков своими владениями. – Там… дальше, у меня охотничьи угодья. Вы сами-то – любитель? Если будет желание?..

Подошли к дому, навстречу вылупился из дверей дворецкий образца XXI века: коротко стриженный, с бычьей шеей.

– Ну, как? – спросил Коробков.

– Все нормально, Игорь Борисович.

– Ну, принимай.

И – началась экскурсия. Стали в нос мне тыкать: «Это – XVIII век…», «Это из коллекции…», «Это из личных покоев графини, княгини, певицы, балерины такой-то!», «Полотно кисти…», «А вот видите – клеймо!», «А это – вы не поверите!» «Верю, верю!» – с почтительным безразличием говорил я, лишенный гена зависти и гена стяжательства октябрьским переворотом 1917 года. Я раньше все думал: почему батя так безжалостно относится к деньгам. Почему он так поспешно старается избавиться от них, будто отбрасывает от себя ядовитую змею, будто спичку, что жжет пальцы? А потом, сопоставив и проанализировав, допер: он же родился в сентябре 1918-го – значит, когда бабушка, его мама, носила его под сердцем, у ее папы как раз отняли несколько домов и мой отец, находясь еще в утробе, впитал все страхи. И гены накопительства и богатства как опасные для жизни – мутировали.

– Ну, а теперь прошу отужинать! – предложил хозяин широко, но не хлебосольно, а чтобы и ужином поражать меня своим роскошеством.

Прошли в столовую, заняли места за длинным столом. С краю. Будто играла одна команда в одни ворота. Стол был обилен яствами. Много их было и на картинах, что висели на стенах. Того и гляди, скатятся с них на пол арбузы, дыни, плюхнется рыба, взлетит зажаренная утка… Доходчивая живопись, не то что абстрактная белиберда, покупаемая эстетствующими загребалами. Недавно одна дама, побывав на концерте классической музыки, говорит другой по телефону: «Я в полной (пардон) просрации!» Вместо – прострации. Нас рядом трое стояло, и только один я понял, что она ошиблась.

В молодости вся еда мне представлялась лишь закуской, сопутствующей выпивке. С годами представление поменялось, неизменно: кусок в горло не лезет, если сотрапезники – люди, чуждые по духу. Будто вся еда обезвкуснена.

Некоторые писатели убранство стола описывают неостановимо, так и видится, как у них капает на рукопись слюна. А они смахивают ее и шуруют дальше. То ли изголодались в эпоху преобразований, то ли истинное их призвание – кухня! Я же, увидев кулинарное обилие, беспокоюсь, что зазря пропадает так много продуктов!

– Что будете пить? – спросил Коробков, берясь за бутылку, маркированную его лицом.

– Я бы выпил… но у вас нет – из бутылки с моим портретом, – пошутил я.

– Сделаем, – просто сказал Коробков, и я понял – сделает.

В открытые двери вошла собачища – мастиф, и легла у ног хозяина.

– А тигры у вас тоже здесь ходят?

– Нет, – сказала Зинаида Михайловна, тыкая во что-то вилкой, – тигр у нас в вольере. Потом можно посмотреть.

Тут мои шутки обесценивались чужим богатством.

– Я предпочитаю самогон, – не сдавался я.

– Вам какой? – понимающе спросил Коробков, все еще сжимая в руке бутылку водки, из-под пальцев с которой выглядывали его глаза.

– А впрочем, – сдался я, – ладно, немного водочки. Надеюсь, ваше изображение – знак качества?

– Подделывают, суки, – просто сказал Коробков. – Ну да Бог им судья!

Он наполнил наши с ним рюмки. Зинаида смотрела за его действиями пристально, как вохр на шмоне. Произнеся «со свиданьицем!», я опрокинул в себя водку, вчувствовался – неплохая, но…

Я поозирался – тоскливо все это как-то: и картины на стенах, и свечи в канделябрах, и тип этот, стоящий на изготовку за спиной. Поднести-подать? Я и сам, если приспичит, дотянусь… в магазин, в ночь, в дождь сбегаю, если в душе бьется, вспыхивает огонек! А тут – стоит, изображает невозмутимую готовность, гордую раболепность. Но я-то знаю… знаю, что в его башке! Не приведи, Господи, и – в руки вилы, и жечь, крушить, как жгли и крушили, и растаскивали в годы незапамятные усадьбы дворянские! До сих пор по окрестным деревням барское добро найти можно! Мы и находили, когда для музеев рыскали.

Нет, на вернуть легкой радости студенческого застолья! Не разливаться в душе теплу, когда товарищ твой нарезает ножичком колбаску на газете… на верстаке… на пеньке на лесной просеке, топор в комель, стакан – в руку! Снег валит, а вы наломали сухих веток, нарубили лапника, разожгли костер… А эти столь модные нынче выезды на шашлыки – это только желание приблизиться к тому, большинством людей не испытанному… имитация. Какая-то манекенистая жизнь!