Виктор Коклюшкин - Убойная реприза

– Я отвечаю за конкретные мероприятия. Они без затей, а надо бы как-то разнообразить. А ты, я помню, и рассказы всегда писал какие-то такие… Ну, в общем, ты понимаешь, о чем я?

Я не понимал. С одной стороны, раньше Эдик не подводил, хоть и ловчил, с другой – времена поменялись и вокруг процветает, не хоронясь, кидалово. С третьей стороны: на хрена мне нужны приключения, которые как дорогая шуба на плечах, но летом, а с четвертой…

– Короче, сценарий, что ли, писать? – прямо спросил я.

– Вроде этого, но не представления, а как бы представления в жизни.

Мне стало чуть интереснее. Уловив, Эдик солидно произнес:

– Про оплату не сомневайся – все по высшему разряду.

– Какой он у вас – высший?

– Тысяча…

– Зеленых?

– Зеленых, конечно, и – выше…

– До бесконечности?

– Ты почти угадал, – без улыбки сказал Эдик, – для начала возьми что попроще, например – день рождения.

О существовании подобного бизнеса я слышал. Особо процветал на этой ниве бывший фельетонист. Выпускник МГУ, с педантичностью ученого, он изучал личные дела, выспрашивал забавные случаи, происшедшие с тем или иным сотрудником фирмы, и перерабатывал их с профессиональным мастерством во всеобщее посмешище. При этом величал по имени-отчеству с упоминанием мелких деталек, что подкупающе действовало на психику «белых воротничков». Хлеб казался легким, и другие из обмелевшего эстрадно-юмористического моря пытались заняться этим – не у всякого получилось. Работавшие на штампах и старых анекдотах свалили на путь проведения свадеб, а более щепетильные и стыдливые соблазненно попробовали, да чуть здоровья не лишились. Один, прошедший огонь, воду и частично медные трубы, с инфарктом в больницу угодил. Другой, писавший монологи для Хазанова, Петросяна, Винокура, сочинил по заказу банкира, возомнившего себя юмористом (а почему не возомнить, если деньги есть?), довольно смешной текст, банкир на юбилее, подражая Жванецкому, зачитал его с бумажки в гробовую тишину, а это хуже, чем проиграть в казино сто тысяч, потому что сто тысяч можно выиграть завтра, а недоумение и неловкость, попросту говоря – позор, из чужой памяти не выковырять. Смыть можно только большим успехом. А как рассчитывать на успех, если нет гарантии и опять может быть провал?

Всю силу неудачи банкир обрушил на автора, и тот месяц глотал таблетки. Забыл писака незыблемый закон: если у артиста успех – это заслуга артиста, если провал – вина автора!

На корпоративах удобно выступать тем, кто поет и пляшет, и уж совсем необременительно иллюзионистам. Выведет он какого-нибудь начальника на сцену, достанет у него из кармана бюстгальтер – радости нету предела! А уж когда начальник вернется на место, а фокусник спросит у него: «Сколько время?» и достанет из своего кармана его часы, и покажет захлебывающейся в злорадном хохоте публике…

– Ну, можно попробовать, – раздумчиво сказал я.

– Но учти, – посерьезнев, сказал Эдик, – нам нужен эксклюзив! Делай, что хочешь, но – эксклюзив. Поэтому я к тебе и обратился. Я помню, ты делал для Росконцерта, в театре Эстрады… – завел он, надувая мою значимость, что я терпеть не могу, осознавая свое значение. И когда шел в театр Эстрады на репетиции, не обольщался будущим, а довольствовался уже тем, что репетируется спектакль по моей пьесе, а я – Витя, иду вдоль Кремлевской стены по Александровскому саду, иду не спеша, потому что чувствую неповторимость происходящего. И через 10–15 минут сяду в пятом ряду в красное кресло и буду своими подсказками мешать режиссеру играть в режиссера.

– Успокойся, – пресёк я Эдика, – и давай показывай, что там у тебя есть?

Я выбрал день рождения и попрощался. Настя, не учуяв во мне достойную ее взысканиям персону, кивнула вежливо и равнодушно, как кассирша в супермаркете. Эдик напутствовал словом: «Жду!»

Вышел я на старую московскую улицу, длинно заставленную автомобилями, посокрушался привычно, уже смирившись, уже простившись с моей Москвой, и направился сквозь солнечный день к Патриаршим прудам.

Патриаршие всегда как бы соперничали у москвичей с Чистыми. И равно озадачивали непросвещенных: случилось, водил по Москве иностранца. «Вот, – говорю, – Патриаршие пруды». Он удивленно: «Здесь же один!», я говорю: «Остальные украли». Он глаза вытаращил, спрашивает: «Как?» Я говорю: «Ночью. Подкрались трое». Он понял, что я шучу, приехали к Чистым. «Вот, – говорю, – Чистые пруды». Он смеется: «Остальные украли?» Я говорю: «Да, и этот скоро тоже».