Так вот, по наводке Альберта Аксельрода в один из осенних дней в коммунальной квартире, где я жил тогда с отцом, матерью и младшим братом, раздался звонок. Я открыл дверь. Передо мной предстал довольно высокого роста парень в зеленой шляпе и, шепелявя, представился: «Я Гриша Офштейн. Алик Аксельрод очень хотел, чтобы мы познакомились, подружились и попробовали посочинять что-нибудь вместе».
Что-то необъяснимое подсказало мне, что у нас с Гришей все получится. Я ему сразу об этом и сказал. Он сначала никак не верил, что мы можем стать известными в актерской среде, что если нашим творчеством заинтересуются эстрадные артисты и начнут исполнять наши произведения с эстрады, то мы будем получать и приличные авторские вознаграждения, в несколько раз превышающие жалкую студенческую стипендию и не менее жалкую врачебную зарплату. Но я его убедил, и у нас все заладилось. Мы сразу стали понимать друг друга с полуслова. У нас почти не было разногласий по поводу того, что хорошо, а что плохо, что смешно, а что не смешно, что пошлятина, а что – нет... На нас довольно быстро обратили внимание конферансье и артисты разговорного жанра. Забегая вперед, замечу, что в течение тринадцатилетнего сотрудничества и братских взаимоотношений мы оставались очень известным творческим дуэтом. Две фамилии – Арканов и Горин – стали неразделимыми. Как возникли наши псевдонимы? Это весьма интересная история. В 1961 году мы принесли на радио в передачу «С добрым утром!» смешную интермедию. Она была принята. Но в то время обязательным являлось упоминание авторов в конце каждой передачи. И редактор без всяких намеков антисемитского свойства сказала (это была женщина): «Ребята! Мне просто не разрешат, чтобы по радио прозвучало «авторы интермедии – Аркадий Штейнбок и Григорий Офштейн». Придумайте себе псевдонимы». Мы вышли из студии в коридор, и я сказал: «Меня во дворе звали Арканом. Я буду Арканов». А Гриша сказал: «А я буду Горин. Мне это нравится, и в фамилии нет ни одной шипящей. Так что, представляясь, не надо будет шепелявить». Сказано – сделано. Так и возникли наши псевдонимы, которые спустя три года стали фамилиями в новых выданных нам паспортах... Уже потом, когда дотошные журналисты и просто любопытные люди интересовались, каково происхождение наших псевдонимов, я ссылался на дворовую кличку, а Гриша отвечал: «Горин – это аббревиатура: Григорий Офштейн Решил Изменить Национальность»...
Àðêàíîâ è Ãîðèí ïîçäðàâëÿþò «Þíîñòü» ñ î÷åðåäíûì äíåì ðîæäåíèÿ. 1964 ã.
Наши монологи и сценки исполняли многие замечательные актеры: Борис Брунов, Александр Шуров и Николай Рыкунин, Вадим Деранков, Борис Владимиров и Вадим Тонков, Лев Миров и Марк Новицкий, Мария Миронова и Александр Менакер, Александр Ширвиндт, Михаил Державин и Андрей Миронов...
Но наибольшее творческое удовлетворение мы получали от участия в написании «капустников». В Москве это были знаменитые «капустники» в Центральном доме актера, что располагался на углу Пушкинской площади и улицы Горького. Творческим заводилой этих постановок был наш друг Александр Ширвиндт. Учитывая то, что эти постановки были «не для всех», а лишь для творческой интеллигенции, цензура сквозь пальцы смотрела на содержание, и удавалось сказать зрителям то, о чем и думать в то время было страшновато.
В 1961 году к нам обратился заслуженный артист РСФСР Алексей Леонидович Полевой с предложением написать большую «капустную» программу для творческого коллектива Центрального дома работников искусств (на Пушечной улице). Он увозил нас за город, разбивал палатку, в которой мы сочиняли, а Алексей Леонидович в хорошем смысле слова был для нас Карабасом Барабасом.
Актерский театр имел название «Крошка». Под руководством Полевого мы создали два спектакля – «Из Пушечной по воробьям» и «Тринадцатый месяц года». Успех был огромный. Играли потрясающие актеры: Борис Сичкин, Владимир Раутбарт, Николай Парфенов, Виктор Борцов...
Сценки и монологи были острыми и смешными. Но цензура все-таки запретила одну сцену. Это была наша версия картины Репина, где Иван Грозный убивает посохом своего сына Ивана. «Наш» Иван Грозный был одет в узнаваемый китель и говорил с грузинским акцентом, обвиняя сына в том, что он тайно увлекается произведениями «шута Ощенко» и «стихоплетки Лохматовой Анны» (естественно, что имелось в виду знаменитое постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором особое внимание было уделено творчеству Михаила Зощенко и Анны Ахматовой). И вот за это пристрастие Иван Грозный в конце сцены убивал своего сына... Запретили! Но, может быть, за счет этого проскочило многое другое, в частности, гениально сыгранный Парфеновым образ партийного руководителя, за которым легко угадывался Никита Сергеевич Хрущев...
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу