Аркадий Арканов - Вперёд в прошлое

– И то верно, – говорит инвалид. – Городская она?

– Городская, городская... С высшим образованием...

– Жаль, – говорит инвалид. – Трудно ей будет за мной присматривать. Небось к сельской жизни непривычная... А глаза у ней хорошие, теплые... Жаль...

Инвалид уходит, подскакивая на своей колобашке. Я мельком смотрю на нее. Ее как будто ничего не касается.

– Вчера мать звонила, – говорит она в пространство.

– Тебе-то что? – сухо говорю я.

– Мне-то ничего. Твоя мать, а не моя.

Куда это она все время смотрит? Я прослеживаю взгляд и вижу высокого парня в замшевой куртке. Он стоит, прислонившись к табачному киоску, и смотрит на нее. Но как-то нехорошо смотрит... Я резко поворачиваю ее в другую сторону. Еще каждый будет глазеть!.. Купи и глазей сколько влезет!

– Еще раз туда посмотришь, – говорю ей, – так врежу!

– Папа, купи маму! Папа, купи маму!..

Мальчишка лет шести с белым шарфом, повязанным поверх воротника пальто, тянет за руку мужчину в галошах. В другой руке у мужчины в галошах – набитая сумка. А у мальчишки под носом – две сопливые дорожки.

– Денег нет, – поспешно говорит мужчина в галошах.

– Ну купи маму, пап!.. Купи!.. – Мальчишка тянет и тянет его к прилавку, за которым стою я с ней.

– Она некрасивая! – Мужчина в галошах рывком уводит мальчишку.

– Нет, красивая! Красивая!.. Купи маму!

– Она злая!

– Нет, не злая! – Мальчишка упирается изо всех сил и оглядывается на нас. – Она добрая!.. Смотри, она плачет!.. Она добрая! Хочу маму!..

Мужчина в галошах отвешивает мальчишке хорошую оплеуху, и они исчезают в толпе.

Я смотрю на нее. Глаза у нее действительно переполнены слезами. Видимо, от холода.

– Сейчас ресницы потекут, – говорю я.

– Не твое дело!.. Дай платок.

Я протягиваю ей мятый платок. Представляю, как бы все осложнилось, если бы у нас были дети...

Еще не начало темнеть, а уже зажигаются рыночные фонари, и от их света становится еще холоднее.

В том, что у нас не было детей, никто не виноват. Ни она, ни я. Все, что она нажила почти за девять лет со мной, удалось запихнуть в один небольшой чемоданчик. В этом тоже никто не виноват... «Противен»!..

Высокий парень в замшевой куртке останавливается возле нас, смотрит на нее, ничего не говорит и улыбается. А она глядит куда-то мимо него и тоже чуть-чуть улыбается... Только так улыбается, как будто ей что-то снится.

Парень не уходит, и я начинаю чувствовать внутри нечто, похожее на подташнивание.

– Ну что? – спрашиваю я одеревеневшим голосом.

– Ничего, – отвечает парень в замшевой куртке и продолжает улыбаться.

– И нечего зря глазеть!

– Цена дикая? – спрашивает он безнадежно.

Я смотрю на нее. Она молчит... Небось сама хочет, чтобы я ее продал этому парню. Потому и молчит. Иначе сказала бы что-нибудь или хотя бы взглянула на меня.

– Ну, так как? – настаивает парень.

Она молчит. Но и я на этот раз тоже не уступлю! Черт с ней! Противен так противен! И я вдруг выкрикиваю так, что весь рынок испуганно поворачивается в мою сторону:

– Сколько дашь, за столько и бери! Только живо!

– А вот все мои деньги, – говорит парень и выгребает из замшевой куртки бумажки и мелочь. – Вот только пятерку себе оставлю.

Он бросает деньги на прилавок.

– Натерпишься с ней, – говорю я.

Он меня не слышит. Он смотрит на нее.

– Забери белье из прачечной, – говорит она, расчесывая волосы перед маленьким зеркальцем.

– Невропатка она, – говорю я, пододвигая к краю прилавка ее чемоданчик. – Хочешь ей удовольствие доставить – ходи с ней на лыжах, когда снег выпадет...

– Сами разберемся, – глядя на нее, отвечает парень.

– За телефон заплати, а то выключат, – говорит она, проводя по губам помадой.

Я придвигаю к торговке справа все деньги, которые выложил парень, и забираю у нее все японские хризантемы.

– Цветы она любит... Вот...

– Обойдемся без подачек, – быстро произносит парень и берет у торговки слева кровавых гвоздик на всю пятерку. Потом осторожно снимает ее с прилавка вместе с одеялом.

– Если надо будет убраться в квартире, – поворачивается она ко мне, – позвони тете Шуре. Она уберет... Будь здоров...

И парень в замшевой куртке уходит вместе с ней и с ее чемоданчиком. Возле табачного ларька он останавливается, вынимает ее из одеяла, а одеяло сворачивает и заталкивает в урну.

– Эй! – кричу я. – У нее голова часто болит!..

Но их уже нет...

И никого уже нет.

Остаюсь на рынке один я с японскими хризантемами. Только они мне ни к чему.