Анатолий Шинскин - Тихий омуток

-- Ой! – подхватилась Ольга Ивановна. – А я беспокоюсь: не заболела ли моя кормилица. Тяжело уж в такие годы на базар таскаться. Хорошо, я тебя выручаю.

-- Выручаешь, выручаешь! – нежно ядовито пропела Баба Таня. – Вот еще пятнадцать штук твоим огольцам. Надолго оне у тебя?

-- Недельки две побудут пока

У бабы Тани охнуло внутри и провалилось, но виду не подала, только меду в голос добавила и запела еще ядовитей:

-- Надо, надо ребятам, заморышам городским, подкормиться свеженьким, немагазинным. А и ходить не далеко...

-- Уж, очень у тебя яйца вкусные…

Стремительно ворвавшись в кухню, баба Таня схватила кастрюлю, с приготовленным жидким тестом, швырнула на газовую плиту сковородку и начала яростно печь блины. Стучал половник о кастрюлю, зачерпывая жидкую массу; грохотала о конфорку, обмазываемая маслом сковорода, шлепался на теплое полотенце горячий парящий блин.

Петрович напрягся в кресле, оторвался от газеты, сдвинул очки на кончик носа, глянул в телевизор и повернулся к жене:

-- Чем беситься, сходи на рынок. Просто так.

-- Рынок у Чубайсов с Гайдарами. У меня базар.

-- Хорошо, хорошо. Сходи на базар, а то к тебе уже спиной поворачиваться страшно.

Баба Таня прожгла мужа взглядом, обкатала тесто в сковороде, шумно поставила на огонь и заперебирала в нетерпении ногами, ожидая, пока одна сторона пропечется и можно будет перевернуть. Через две минуты подскочила к Петровичу уже одетая на выход:

-- Допекай, а я за дрожжами сбегаю. Пирожки поставлю на завтра.

-- В холодильнике дрожжи, -- засопротивлялся, накликавший себе работу Петрович.

-- Мне сухие нужны, -- "крутанула хвостом" баба Таня, резво семеня к дверям. – Турецкие. И велосипед мне почини. Бегаю везде пешком, как савраска, а сам на мопеде королем.

Непряхинский базар, некоторые оскорбительно называют его рынком, -- особый мир продуктов, покупателей, торговок и торговцев, а главное, сплетен, слухов, житейских незамысловатых или крайне закрученных историй; конфликтов за лучшие торговые места, споров о ценах и фантастических рассказов о «поднявшихся»: «Год назад вот на этом месте жвачками торговал!»

Баба Таня, едва не бегом, влетела в торговые ряды, а сердце опережало еще метров на двадцать, притормозила, сделала лицо безразличным и скучающим, и пошла вдоль прилавка, небрежно здороваясь с товарками.

-- Где пропала, подруга? – окликнула Верка-молочница, приподнявшись из-за банок со сметаной и пластиковых бутылок с молоком.

--А чего мне пропадать-то,-- ринулась в наступление баба Таня. – У меня товар из дома забирают: великая радость – туда-сюда таскаться.

-- А я базар люблю,-- встряла Наташка-огородница, крупная сорокалетняя деваха. -- И новости все узнаешь, и людей по...-- привстала и торопливо начала поправлять волосы. -- ...смотришь.

Все повернулись за Наташкиным взглядом, к прилавку шел рослый стройный кавказец. Остановился, взял длинный красный стручок горького перца:

-- Сколка?

Наташка ногами от восторга засеменила на месте:

-- Десять. Го-орький. Берите, не сомневайтесь...

Кавказец небрежно уронил на прилавок десятку, откусил половину стручка, пожевал и вторым укусом доел:

-- Нэ горкый.

-- Как "не горький"? -- подскочила баба Таня, оттолкнув краснеющую Наташку. Схватила стручок, откусила и осталась с открытым ртом, глаза ее смотрели в разные стороны.

Первым засмеялся кавказец, а за ним все остальные. Едва отдышавшись, зашлась смехом баба Таня.

-- У нас весело. У нас не дома, -- подытожила Верка.

-- Одичаешь дома! – сочувственно пробасил цветочник Колюня, горбатенький, низкорослый, но всегда выбритый и наодеколоненный до безобразной невозможности, продавец роз.

Колюня среди базарных сидельцев пользовался снисходительным уважением как холостякующий, малопьющий, полуинтеллигент и единственный отчасти мужчинка на полтора десятка женщин.

Верка потянула бабу Таню за рукав, зашептала в ухо горячо и нетерпеливо последнюю сплетню.

-- Колюня с Ольгой сошлись позавчера. Такая пара.

-- С пирожками которая: "Кто не купил, давайте купим"? По Сеньке шапка, по едреней матери колпак!

-- Вроде не уродина.

-- Ага. Красавица Фаинка -- на ней три волосинки.

Колюня, поняв, что речь о нем, засмущался, закрутил красненьким носиком:

-- Перемены у меня, баб Тань, в личной одинокой жизни.

-- Слышу уже. Добра и радости с соколинкой молодой, -- запела баба Таня сладко громко.--Совет да любовь. Еще и детей нарожаете.

-- С детьми воздержимся пока. Ты свое-то излагай,-- приосанился наивный Колюня.-- Всегда поможем.