Михаил Дайнека - Супермены в белых халатах, или Лучшие медицинские байки

К ночи сцена не изменилась, заезженные реплики оставались прежними, как на заевшей граммофонной пластинке, а за полночь старик умер, и дочка устроила представление.

«Делайте, делайте же что-нибудь! Вы же обязаны что-то делать! – гастролировала дочка вокруг покойника. – Это из-за вас!.. Это всё вы!.. Вы залечили!..» – в голос солировала, убиваясь и умирая балетною лебедицей, чопорная женщина Случкина, пока согласный муж бессмысленно шнырял из комнаты в коридор и обратно. А вконец очумевший, встрепанный и задрюченный, каким пребывал он вообще всё последнее время, Герман под родственным напором неприлично потерялся, развернул реанимационные мероприятия и битый час по полной программе качал остывающий труп. Доктор Птицин потел, бессмысленный муж пустопорожним образом метался, а гражданка Случкина удовлетворенно взирала выпуклыми честными глазами, но позже, утром, написала не только образцового оформления жалобу в поликлинику, но и пространное и без орфографических ошибок заявление в прокуратуру…

Час Быка. Третья стража. Час смертей и рождений. Час, когда совершаются кражи. В бесконечной цепи преступлений – час обмана, предательства, лжи…

Впрочем, рождения суть дело не «неотложное», а «скоропомощное», у коллег-скоростников на сей достойный счет акушерский транспорт имеется. Что же до краж, а также порою лжи и предательства, то все печали эти касаются службы неотложной помощи в основном в части их болезненных последствий, то есть так называемых реакций на ситуацию.

Так, вызывая неотложку, правосторонняя пенсионерка Козикова с Петрушки рыдала и была до того невразумительна, что разбираться отправился лично заведующий… Оказалось, просто-напросто не повезло экзотической старушке. Решила она в очередной раз в больнице подкормиться да пенсию поднакопить – ну и не далее чем вечером госпитализировал ее понимающий Киракозов, но за пределы приемного покоя Козикова всё равно не попала. Помаялась она там несколько часов, к полуночи про нее вспомнили, кардиограмму ей сняли, затем подумали, потом пересняли, уяснили ситуацию, извинились и корректно, однако непреклонно указали на выход.

Время было уже не то совсем позднее, не то слишком раннее, но в любом случае муниципальный транспорт не работал. Делать нечего, похромала невезучая Козикова к дому, через час-другой помаленьку добралась. Поднялась она по лестнице – и обмерла: батюшки-светы, металлическая дверь вместе с коробкой аккуратно вынута, вся квартирка нараспашку! Старушка без дыхания домой, а там как было шаром покати, так не только не убавилось, а наоборот – там посреди комнаты за неимением стола на колченогом табурете хрустальная ваза засверкала, а в ней крупная купюра и записка печатными буквами: «Так жить нельзя!»

Законопослушная пенсионерка сперва милицию вызвала на акт криминальной революции, но мужики ей сурово: «Так то-то и оно, бабка, что криминальная революция, – они ей популярно разъяснили, – террор у нас, беспредел, бандитизм кругом творится, а вы тут, понимаете, с вазой вашей!» «Да не моя же она, не моя! – Козикова разрыдалась. – Чужая она, бандиты ее оставили, записка вот… деньги…» «Знаешь, бабка, – старший из милицейского наряда еще раз по сторонам посмотрел, – бандиты, конечно, всегда бандиты, воры в частности, но в общем-то правильно они написали – нельзя так жить!» «А как же… а разве можно… а деньги?.. А хрусталь?!» А старший по званию грубовато рассудил: «Так плюньте, – решил, – разотрите и себе оставьте, у нас и без того забот пиф-паф да ой-ёй-ёй, да еще полная задница в придачу!»

С тем милиция имела честь откланяться, а несчастная пенсионерка Козикова опустилась на сиротскую свою коечку – и ну реветь пуще прежнего, ну в два ручья записку злополучную заливать, пока подоспевший Мироныч ее дефицитным реланиумом из личной заначки не успокоил. А Козикова хлюпнула напоследок: «Доктор, простите, – носом она шмыгнула, обмякая на игле, – вы так отзывчивы… разрешите, пожалуйста, хрусталь этот проклятущий вам подарить, а?!» – просительно предложила засыпающая старушка, но, само собою разумеется, заведующий с вежливостью отказался…

Но пока доктор Фишман умиротворял душещипательную пенсионерку, а доктор Птицин на бис в поте лица своего терзал покойника, из лечащих на базе оставался один только Родион Романыч Киракозов. И был он по статусу на тот момент – транспортный фельдшер для сопровождения госпитализируемых больных, а по существу – врач «без соответствия», под ответственность заведующего самостоятельно выезжающий на заведомо простые, а также все прочие в отсутствие других докторов вызовы.