Пэлем Вудхауз - Вся правда о Муллинерах (сборник)

Вновь он вспомнил, что оставил роман в вагоне.

И взвизгнул, как попавшая в капкан зверушка. Потом, шатаясь, добрался до кресла.

Тема горькой потери часто разрабатывалась поэтами, и они проиграли всю гамму эмоций, обнажая перед нами муки тех, кто потерял родителей, жен, детей, деньги, славу, собак, кошек, горлиц, возлюбленных, лошадей и даже запонки. Но ни один поэт еще не коснулся самой горестной из утрат — той, которую переживает человек, прочитавший детективный роман до половины и оказавшийся без него перед отходом ко сну.

Сирил не осмеливался и помыслить о предстоящей ему ночи. Уже его мозг метался из стороны в сторону, будто раненая змея, ища хоть какого-то объяснения странному поведению инспектора Тленна. Хорейшо Слингсби никогда не подводил своих читателей. Он был не из тех авторов, которые в следующей главе натянули бы читателю нос, уведомив его, что инспектор Тленн ужаснулся, внезапно вспомнив, что забыл опустить письмо, которое его заботам поручила супруга. Если взгляд в полуоткрытую дверь подвала подействовал на нервы сыщика, сотворенного Слингсби, это сулило выпотрошенный труп за ней или, по меньшей мере, отрубленную кисть.

Тихий стон смертной муки вырвался у Сирила. Что делать? Что делать? И даже заменить «Стрихнин в супе» на что-либо более или менее сносное было невозможно. Он прекрасно знал, что подстерегало бы его в библиотеке, рискни он туда пойти. Сэр Мортимер Уингем во всех отношениях следовал традициям помещиков, круглый год проживающих в своих поместьях. Леди Уингем исповедовала эзотерические религии. Чтение супругов отвечало их вкусам. В библиотеке Сирила поджидали в засаде книги о бахаизме, тома «Сельской энциклопедии» в пропыленных кожаных переплетах, «Два года на солнечном Цейлоне» преподобного Орло Уотербери, но ни следа чего-нибудь эдакого, что могло бы заинтересовать Скотленд-Ярд, или чего-нибудь с ведерком крови и парочкой-другой трупов, в которые можно уйти с головой.

Что же — если вернуться к исходной точке — делать?

И внезапно, будто в ответ на этот вопрос, его осенило. Он воспрял духом, найдя выход из положения.

Час был достаточно поздний. Леди Бассетт уже, конечно, заснула, а «Стрихнин в супе» покоится на тумбочке у ее изголовья. Надо всего лишь прокрасться туда и сцапать книгу.

Чем больше Сирил взвешивал эту идею, тем заманчивей она представлялась ему. И ведь никак нельзя сказать, будто ему не известен путь к комнате леди Бассетт или топография указанной комнаты. У него было ощущение, что все последние годы своей жизни он прожил в этой комнате. Он мог бы разгуливать по ней с закрытыми глазами.

Сирил долее не колебался. Облачившись в халат, он покинул свою комнату и торопливо зашагал по коридору.

Открыв дверь Голубой комнаты и осторожно притворив ее за собой, Сирил на миг замер, исполненный тех чувств, которые охватывают человека по возвращении в знакомые, дорогие сердцу места. Милая старушка комната, совсем такая же, как прежде! На него нахлынули воспоминания. Кругом царила тьма, но это его не задержало. Он знал, где находится тумбочка, и, крадучись, приблизился к ней.

Походка Сирила Муллинера напомнила бы леди Бассетт, будь она очевидицей происходящего, коварные повадки малого игуанодона, выслеживающего добычу. Лишь в одном методы Сирила отличались от методов этого обитателя девственной глуши. Игуанодоны (это относится не только к малым, но и к большим игуанодонам) крайне редко спотыкаются о шнуры на полу и совлекают прикрепленные к этим шнурам лампы на пол с таким грохотом, будто рухнула тонна кирпичей.

А Сирил совлек. Едва он успел схватить книгу и спрятать ее в карман халата, как его ступня запуталась в шнуре, лампа на столе легко взмыла в воздух и под звон, который могла бы издать сотня тарелок, одновременно распадающихся на куски в руках сотни судомоек, в штопоре ткнулась об пол и погибла безвозвратно.

В тот же миг леди Бассетт, которая занималась изгнанием летучей мыши через балконную дверь, вернулась в комнату с балкона и зажгла свет.

Сказать, что Сирил Муллинер растерялся, значило бы исказить факты. Ничего подобного этой катастрофе с ним не случалось с тех пор, как на восьмом году жизни, тайно проникнув в материнский буфет в чаянии джема, он сдернул себе на голову три полки, содержавшие молоко, масло, пикули, сыр, яйца, кексы и мясные консервы. И в данный момент его чувства почти идеально повторяли те, которые он испытал в своем нежном детстве.