О. Генри - Постскриптумы

Фермер, живущий приблизительно в четырех милях от Хаустона, как-то на прошлой неделе заметил во дворе незнакомца, который вел себя не совсем обычным образом. На нем были парусиновые штаны, засунутые в сапоги, а нос у него был цвета прессованного кирпича. Он держал в руке заостренную палку фута в два длиной, втыкал ее землю, и, поглядев через нее в разных направлениях, переносил ее в другое место и повторял ту же процедуру.

Фермер вышел во двор и справился; что ему здесь нужно.

— А вот обождите минутку, — сказал незнакомец и, прищурившись, поглядел через палку на курятник. — Так. Это будет пункт Т. Видите ли, я принадлежу к разведывательному отряду инженеров, который проводит новую линию из Колумбуса, Огайо, до Хаустона. Понимаете? Остальные парни там за холмом с обозом и багажом. Свыше миллиона основного капитала. Понимаете? Меня послали вперед, чтобы найти место для большого узлового вокзала, стоимостью в 27.000 долларов. Стройка начнется как раз от вашего курятника. Я даю вам намек — соображаете? Требуйте основательно за этот участок. Тысяч пятьдесят они выложат. Почему? Потому что деньги у них есть и потому, что они должны строить вокзал в том самом месте, которое я укажу. Понимаете? Мне нужно ехать сейчас в Хаустон оформлять заявку, да забыл взять пятьдесят центов у казначея. Казначей — низенький человек в светлых брюках. Вы можете дать мне 50 центов, а когда парни подъедут попозже, скажите им, и они вам вернут доллар. Вы можете даже спросить с них пятьдесят тысяч, если…

— Брось эту палку через забор, возьми топор и наколи ровно половину этих вот дров — и я дам тебе четверть доллара и ужин, — сказал фермер. — Улыбается тебе это предложение?

— Вы хотите отклонить возможность отдать часть своей земли под вокзал и получить за нее..?

— Да. Эта часть земли мне нужна под курятник.

— Вы, значит, отказываетесь взять за нее 50.000 долларов?

— Значит. Ты будешь колоть дрова или мне свистнуть собаку?

— Давайте ваш топор, мистер, и покажите, где дрова. Да велите вашей миссис поджарить лишнюю сковородку оладий к ужину. Когда эта железнодорожная линия Колумбус-Хаустон пройдет перед самым вашим забором, вы пожалеете, что не воспользовались моим предложением. Да скажите ей, чтобы она не пожалела к оладьям патоки и топленого масла. Понимаете?

Молодая мать из Хаустона влетела на этих днях в страшном возбуждении к себе в квартиру и крикнула своей матери, чтобы та как можно скорее поставила на плиту утюг.

— Что случилось? — спросила та.

— Томми укусила собака, и я боюсь, что она бешеная. Ах, поторопись, мама! Не теряй ни минуты!

— Ты хочешь попробовать прижечь ранку?

— Нет — я хочу отутюжить голубую юбку, чтобы ее можно было надеть к доктору. Скорее, мама! Скорее!

Как ужасно было бы жить, если бы мы умели читать в мыслях друг друга! Можно с уверенностью сказать, что при таком положении вещей люди думали бы не иначе, как шепотом!

В качестве примера этому можно привести случай, имевший место в Хаустоне. Несколько месяцев тому назад очаровательная юная леди посетила наш город и дала ряд публичных сеансов чтения мыслей, проявив в этом отношении настоящие чудеса. Она легко разгадывала мысли любого из присутствовавших, находила спрятанный предмет после того, как брала за руку человека, его спрятавшего, и читала фразы, написанные на маленьких клочках бумаги людьми, отстоявшими от нее на значительном расстоянии.

Один из молодых людей Хаустона влюбился в нее, и после продолжительного ухаживания дело кончилось браком. Они занялись домашним хозяйством и некоторое время были счастливейшими из смертных.

В один прекрасный вечер они сидели на веранде своего домика, держа друг друга за руки, охваченные тем чувством близости и взаимного понимания, которое может дать только разделенная любовь. Вдруг она вскочила на ноги и сшибла его с веранды огромным цветочным горшком. Он поднялся в полнейшем изумлении, с чудовищной шишкой на голове, и попросил ее — если ей не трудно — дать объяснения.

— Тебе не удастся одурачить меня, — сказала она, сверкая глазами. — Ты думал сейчас о рыжеволосой девушке по имени Мод с золотой коронкой на одном из передних зубов, одетой в легкую розовую кофточку и черную шелковую юбку. Ты представлял ее стоящей на Руск-Авеню под кедровым деревом, и жующей гуммипепсин, и называющей тебя «душечкой», и играющей твоей часовой цепочкой, и чувствующей, как твоя рука обвивает ее талию, и говорящей: «Ах, Джордж, дай же мне перевести дыхание!» — в то время, как мать никак не дозовется ее ужинать. Пожалуйста, не отрицай этого! И не являйся на порог дома прежде, чем заставишь себя думать о чем-нибудь лучшем!