Борис Жердин - Ничего кроме правды

Зал был небольшой, но очень уютный и вместил всю публику. Абраша утопая в мягком бархатном кресле, принялся смотреть по сторонам. В ложах поблескивали ордена и бриллианты, там сидели богачи и политики, а в партере была публика попроще. Панкрат занял место прямо перед Абрашей и из-за его фески Абраша плохо видел сцену. Афанасий сидел напротив Марика у самого прохода, а справа от Абраши сидел интересный мужчина в черном смокинге. Шагал сказал, что это – известный русский артист Александр Вертинский. Здесь раздались аплодисменты. На сцену вышел симпатичный молодой человек с очень живым лицом. «Поэт Жан Кокто», – шепнул Марик. Молодой человек произнес короткую речь. Абраша только понял, что он благодарит всех присутствующих за участие в этом благотворительном вечере. Потом Жан Кокто прочитал короткое стихотворение о любви, весне и музыке. После него на сцену выходили еще много поэтов. Абраша потерял счет, все очень старательно аплодировали.

Вдруг раздалась барабанная дробь и занавес начал медленно подниматься. Абраша даже немного привстал.

Все пространство сцены было украшено цветами и флагами разных стран.

Задник весь состоял из белых роз, переплетенных красно-синими лентами.

Слева стоял белый рояль, а посредине на подиуме, усыпанном розовыми лепестками, возвышалась необыкновенной красоты золотая Арфа. Раздались бурные аплодисменты и под их аккомпанемент на сцену впорхнул, да, именно впорхнул, невысокий лысоватый человек с неинтересным, маловыразительным лицом в скромном сером костюме. Он был похож на дореволюционного коллежского асессора, но держался, как генерал. Он поднял руки и зал затих, повинуясь движению его коротких толстых пальцев. «ЗЕВС», – подумал Абраша. «Я благодарю всех присутствующих, – произнес Зевс на плохом французском, – за ваши щедрые пожертвования в фонд голодных детей Бразилии. Позвольте и мне внести свою скромную лепту в наше великое дело». Он говорил, размахивая руками. Казалось, что он дирижирует невидимым симфоническим оркестром. Зевс закончил свою речь словами: «Я посвящаю этот концерт Глиэра всем униженным и оскорбленным», –и под громоподобные аплодисменты он величественно поднялся к арфе. Пианист тоже занял свое место у рояля. Зал притих.

Выдержав продолжительную паузу, Зевс коснулся арфы. Его пальцы плавно запорхали в воздухе, нежно скользя по золотым струнам.

Чтобы не создавать шума, Абраша осторожно стащил ботинки и с облегчением вытянул затекшие ноги. «Ох, какая благодать», –

подумал он. Звуки арфы накатывались на него как морские волны и он, убаюканный сладкими переборами струн, мирно заснул.

Ему приснился сон. Как будто он стоит на берегу теплого моря, а вокруг него, на песке, сколько хватает глаз, сидят и лежат голые люди. Нет, конечно, не совсем голые, но почти, в очень коротких, странных купальных костюмах. Там были люди разных рас и национальностей. Некоторые спали на смешных раскладных кроватях, другие играли в карты или читали книги под яркими большими зонтами, воткнутыми в песок. У многих были большие ящики. Абраша обратил внимание, что цветные ящики были полые изнутри. В них, во льду, лежали яркие круглые банки. По всей видимости – прохладительные напитки. А из черных ящиков слышалась музыка. Он догадался, что это такие граммофоны, только без труб. Все море кишело людьми. На берегу играли дети. Вдруг Абраша услышал русскую речь: «Фима, скажи ему, чтобы он вышел на сушу, отнеси ему бутерброд». Абраша увидел полную еврейку с пышным бюстом. Она намазывала себя чем-то жирным из маленькой плоской бутылочки. Сначала он хотел заговорить с этой женщиной, но она была почти голая, и Абраше стало неудобно. Он пошел, лавируя между лежащими людьми в сторону высоких домов, которые поднимались сплошной стеной в противоположной морю стороне.

Он поднялся по ступенькам на деревянную набережную, мощенную аккуратными деревянными дощечками, прошел мимо уютных кафе с яркими большими зонтиками. За столами сидели люди, они пили холодное пиво из заиндевевших кружек. Вдоль домов, греясь на солнышке, сидели на длинных скамейках пожилые евреи, они разговаривали на идиш. Под большим навесом мужчины играли в шахматы. Здесь Абраша увидел дядю Соломона. Он сидел на странном стуле с колесами и наблюдал за игрой. Позади него стояла молодая белокурая женщина в легком голубом платье. Абраша подошел к ним. «Здравствуйте, дядя Соломон». «Куда ты пропал в прошлый раз?» «Я никуда не пропал, – ответил Абраша, – я просто проснулся. А, кстати, вам большой привет от Марика Шагала, он вас часто вспоминает». «Спасибо, спасибо, дорогой. А как он там, все рисует?» «Конечно, рисует, он сегодня сделал мой портрет, очень красивый, – гордо ответил Абраша». «Как же, видел, в музее современного искусства^ хороший портрет», –сказал Соломон. «Как вы могли его видеть, – удивился Абраша, – Марик его только утром закончил». «Ты не понимаешь, красавчик, здесь все по-другому, раньше, чем у вас», – важно ответил дядя Соломон. «Скажите, а как вообще здесь живется евреям», – спросил Абраша. «Ты понимаешь, – задумался дядя Соломон, – я доволен. Вообще, я думаю, это самое хорошее место для нас. Все сыты, у всех в животе по 100 грамм, галушки, да фаршированная рыба, есть пару копеек на черный день, хорошие квартиры с видом на море. Что еще человеку надо? Видишь, я даже передвигаюсь на польской тяге, – и, обернувшись к женщине сказал, – давай, Ядвига, поехали дальше». Абраша пошел рядом с дядей Соломоном. Пожилые люди приветливо здоровались с ними. «Так что же, – не унимался Абраша, – выходит на том свете лучше? Вы считаете, что надо поскорей умирать?» «Что ты говоришь, шлемазл, –рассердился дядя Соломон.–Типун тебе на язык, плюнь три раза. Немедленно!» Абраша начал плевать и здесь он сквозь сон услышал сердитый шепот Шагала: «Что ты плюешься, как ненормальный? Мне тоже не нравится, но я веду себя прилично». Последние слова потонули в буре оваций. «Бис, браво, слава Зевсу!» – скандировала публика. «А вот я совершенно согласен с молодым человеком, – обернулся к ним Александр Вертинский. – Конечно же это мерзость, иначе этот балаган не назовешь!»