Александр Федотов - Записки матроса с «Адмирала Фокина» (сборник)

Головка недоверчиво покосился на меня.

– Ушлый больно. Всё освободи, да освободи. Ничего с тобой не случится. На серную мазь. Будешь мазаться. На всякий случай, если чесотка.

– Да не чесотка это, я же знаю, у меня с детства это… От серной мази кожа сохнет. Может, в госпиталь показаться?

– Что, в город захотел? Мажься серной. Разговор окончен.

Другого от Головки, в общем-то, я и не ожидал. Месяца два назад на корабле была эпидемия дифтерии (ну это когда горло распухает и дышать непросто); правда, заболел только один матрос. Но на всём корабле на месяц объявили карантин. Понаехало проверяющих – не протолкнёшься, пропаривали паром всё бельё, подушки, матрасы. Головка носился месяц туда-сюда, как ошпаренный. Суеты и проверок теперь ещё и на случай чесотки ему явно не хотелось.

Через час я был на камбузе, голыми руками перекладывал квашеную капусту из одной бочки в другую, а еще через полчаса Головко вёз меня в госпиталь с обострением. Кисти рук раздулись так, что, казалось, если бы я сейчас проткнул палец иголкой, то он бы просто-напросто лопнул.

В госпитале врач осмотрел мои руки и удивленно цокнул языком:

– Н-да-а… Это страшно… – медик сделал эффектную паузу – …Но не смертельно. Экзема. Мы его тут подержим недельку-другую. Вы не возражаете, лейтенант?

Довольный, что не чесотка и не карантин, Головка не возражал. Меня определили в кожно-венерическое отделение. А у таких отделений везде одна репутация – подозрительная… Не зная, с чем можно столкнуться в таком заведении и с такими соседями, я с некоторой опаской преступил порог палаты. Она тускло освещалась вечно мигающими лампами дневного света. Пахло лекарствами и хлоркой. На двухъярусных, в два ряда, койках сидело человек десять. Один из них, коренастый пацан, поднялся и подошёл ко мне.

– Моряк? – оценивающе спросил он.

Я кивнул.

– Сколько отслужил?

– Два.

Коренастого ответ удовлетворил.

– Ну, проходи, подгодок флота российского, располагайся вон там, на нижнем ярусе. По статусу. «Сапога»-узбека загони наверх.

В дальнем углу палаты щуплый узбек в полосатой пижаме, напоминавшей узбекский халат, угрюмо прислушивался к нашему разговору.

– Меня Сёма зовут, – продолжал коренастый. – Я – годок. Здесь за старшего палаты. – Он протянул мне руку, но заметил мои забинтованные кисти и остановился: – А-а, ты с руками, а я думал герой-любовник.

– Эй, чурка! – окрикнул Сёма узбека. – Не слышал что ли? Освобождай шконку!

Узбек начал неторопливо скатывать свой матрас.

– Пошевеливайся!

– Слушай, а тут у вас с чем лежат?

– Не дрейфь, Шура, сифилитиков здесь нет, а триппер – французский насморк. У нас тут, кроме тебя, ещё трое кожников. А остальные все с трипаком. Кто как подцепил. Татарин вон в увольнительной, я – в самоволке. А тот, – Сёма указал на узбека, – по дороге в отпуск, в поезде, за 25 рублей. Чурка!

– Эй, джигит, а ну подскочил сюда! – Сёма снова окрикнул узбека, закончившего рокировку матраса: – Давай, зашурши приборку.

Узбек понуро поплелся мимо нас за шваброй. Сёма остановил его:

– Что сказать надо, когда перед тобой годок и подгодок флота российского?

– Можно пройти?

– Можно Машку за ляжку и козу на возу! На флоте – добро! Сапожина хренов.

– Добро пройти?

– Шевелись, чурка! – Сёма пинком под зад придал узбеку начальное ускорение.

На флоте такой закон: или ты, или тебя…

Вечером, перед отбоем, народ собрался вкруг, травили байки, и мне удалось немного поближе познакомиться с другими обитателями палаты. Один из кожников, по кличке: «Серый», – парень лет девятнадцати, с лысой, как бильярдный шар, головой, сидел на кровати около окна и вертел в руках какой-то бутылёк. В лице у парня было что-то странное.

– Саша, – представился я.

– Сергей, – сказал он и поставил бутылёк на прикроватную тумбочку: – Эфир. По случаю достал. Сегодня отъезжать будем. Если хочешь – с нами.

Я неопределенно кивнул.

– У тебя что с руками?

– Да так, экзема, раздуло.

– Ага.

– А ты с чем?

– Да вот, – Серёга погладил себя по лысой голове. – Я с подлодки. Мы реакторный отсек чистили, на следующее утро встаю, а волосы на подушке лежат. Сейчас на всём теле ни одного волоска…

Только тут я понял, почему лицо Серёги мне показалось странным: у него не было ни бровей, ни ресниц.

– Ничего себе! А я думал, что нам хреново…

– Да я ещё ладно, – Серёга махнул рукой, – вот Димка, так тот вообще, с увяданием кожи попал.

– С увяданием!? – Я повернулся и посмотрел на сидящего невдалеке паренька с дряблым, земляного цвета лицом, покрытым мелкими морщинками,