Кристофер Мур - Дурак

— Прости, старина Глостер. Какая шляпа славная! [273]

— Нет на нем шляпы, — педантично молвил Куран.

— Слепой же. Если б ты ничего не сказал, он бы ходил и радовался своей клятой шляпе.

Граф завелся по новой:

— Сыновья мои мерзавцы, а у меня нет даже шляпы! — Не похоже было, чтоб он намеревался умолкнуть в ближайшее время, но Харчок, к счастью, запечатал ему уста своей лапищей.

— Спасибо, дружок. Куран, у тебя пожрать не отыщется?

— Само собой, Карман, хлеба и сыра — сколько унесете, а кто-нибудь из моих людей, глядишь, и флягу вина вам раздобудет. Его светлость снабдил нас довольствием весьма щедро, — добавил он ради Глостера. Старик забился в хватке моего подручного.

— Ох, Куран, ну вот он опять из-за тебя. Давай скорее, будь любезен. Нам надо найти Лира и двинуться к Дувру.

— Дувр, значит? Вы с Францией стакнетесь?

— Ну да — с этим окаянным королем Пижоном, лягушатником, прозванным в честь обезьянки, с пижоном, крадущим чужих жен… С кем есть, с тем и стакнемся.

— Тебе, я мыслю, он по нраву?

— Ох, да отвянь ты, капитан. Ты только проследи, будь добр, чтобы отряд, за нами посланный Реганой, нас не настиг. Сам не бунтуй, а двигайся на восток к Дувру, затем на юг. А я поведу Лира сперва на юг, а затем на восток.

— Давай я пойду с тобой, Карман. Королю потребно больше охраны, чем могут дать два дурака и слепец.

— С королем еще старый Кай. А ты послужишь ему лучше, если выполнишь сей замысел. — Не совсем, правда, но подчинился бы он долгу, считая своего командира дураком? Очень вряд ли.

— Ну тогда ладно. Пойду вам за едой, — сказал Куран.

У лачуги под дождем стоял голый Том Бедламский, все такой же малахольный. Он гавкал.

— Этот гавкающий парняга — голый, — заметил Харчок, на сей раз не принося никакой дани Святому Очевидцу: мы все же шли со слепым.

— Знамо дело, но вопрос в том, гол ли он, потому что гавкает, или гавкает, потому что гол, — рек в ответ ему я.

— Я есть хочу, — промолвил Харчок: разум его не справлялся с дилеммой.

— Бѣдный Томъ продрогъ. Томи прозябъ [274]. Нечистая сила кусаетъ мнѣ спину. Вотъ теперь нечистая сила терзаетъ бѣднаго Тома голосомъ соловья [275], — произносил бедламский бедолага между приступами лая. Я впервые разглядел его при свете дня и почти чистым — и поразился до глубины души. Без слоя грязи он выглядел знакомо. Очень знакомо. Сказать вам правду, Том из Бедлама был не кто иной, как Эдгар Глостерский, законный графский сын.

— Том, ты зачем здесь?

— Бѣдный Томъ… Старый рыцарь Кай велел мне стоять на дожде, покуда не очищусь я и не перестану смердеть.

— А гавкать и говорить о себе в третьем лице тоже он велел?

— Нѣтъ, выходит, это я сам придумал.

— Выходит. Даже голос твой другой, и речь как будто чище и складнее [276]. Ладно, иди под кровлю, Том. Помоги Харчку с этим старцем.

Том впервые глянул на Глостера, глаза его расширились — и он рухнул на колени.

— Это онъ! мой отецъ! [277] — прошептал бедняга. — Кровавоглазый… О судьбина! О мир! Когда бы превратностью своей ты нам не становился ненавистен, мы жили бы не старясь [278].

Я положил руку ему на плечо и тоже шепотом сказал:

— Крепись, Эдгар, отцу теперь потребна твоя помощь.

Глаза его при этих словах вспыхнули ясностью — точно сознание окончательно вернулось к нему. Он кивнул, встал и взял графа за руку. «Безумец поведет незрячих».

— Дай руку. Бедный Том тебя проводит [279], — сказал Эдгар. — Бедный Том повредился [280], но не настолько, чтобы не помочь чужаку в беде.

— Ой, дай мне умереть! — опять запричитал Глостер, отталкивая руку сына. — Дай мне веревку, чтоб повиснуть мне на ней, пока дыханье вовсе не оставит.

— Он теперь все время так, — объяснил я.

Открыв дверь лачуги, я рассчитывал увидеть внутри Лира и Кента, но там никого не было. Лишь угли еще тлели в очаге.

— Том, а где король?

— Они с рыцарем отправились в Дувр.

— Как? Без меня?

— Король рассвирепел, что ему опять под дождь. А рыцарь успел сказать, чтоб я тебе передал — они идут в Дувр.

— Ладно, заводи сюда графа. — Я отошел в сторону, чтобы Эдгар заманил отца в лачугу. — Харчок, подкинь-ка дровишек. Мы здесь только перекусим и обсохнем. А потом — вслед за королем.

Харчок заслонил собой дверной проем и тут заметил Кукана. Тот сидел на лавке у очага, где я его и оставил.

— Кукан! Друг мой! — растрогался громадный обалдуй, схватил мою куклу и прижал к груди. Искусство чревовещания для моего подручного — лес темный, и хоть я не раз объяснял ему, что Кукан разговаривает только через меня, у Харчка развилась нездоровая привязанность к игрушке.