Кристофер Мур - Дурак

— Я ему бараньего рагу предлагала, — проворчала старуха, не оборачиваясь от очага. — Так нет же, ему лягушек подавай да коровьи лепехи. Больно привередлив для бѣсноватого в чем мать родила.

— Карман, — молвил Лир, цепляясь за мою руку. — Кто этот крупный голый малый?

— Злой дух, злой дух; кличет себя бедным Томом [201]. Говорит, за ним бежит диавол [202].

— Вот дочери что сделали с несчастным! [203]Ты отдал все двум дочерям твоим и вот дошел до этого? [204]Что стало с человеком из-за дочек! Ты отдал все? Ты ничего не спас? [205]

— А ранѣе я былъ женскимъ угодникомъ, гордившимся умомъ своимъ и сердцемъ. Я завивалъ волосы, носилъ перчатку за околышемъ шляпы, служилъ страстной похоти своей возлюбленной и совершалъ съ нею дѣло мрака; при моемъ разговорѣ было столько же клятвъ, сколько словъ вообще, и я безпечно нарушалъ ихъ передъ лучезарнымъ лицомъ самого неба. Засыпалъ я не иначе, какъ мечтая о сладострастіи, а просыпался, чтобы осуществлять эти мечты. Вино любилъ я сильно, игру въ кости тоже, а любовницъ имѣлъ болѣе, чѣмъ женъ у любого турка. Сердце у меня было вѣроломное, ухо жадное, рука кровавая; по лѣни я былъ свиньей, по лукавству — лисой, по прожорливости волкомъ, по злобѣ — собакой и львомъ относительно моей добычи… Холодный вѣтеръ все еще продолжаетъ прорываться сквозь вѣтви боярышника? А какъ онъ воетъ-то? — у-у-у— но ты, дельфинъ, мой сынъ, не мѣшай ему. Пусть себѣ мчится, пусть себѣ злится [206].

— Вот видишь, — молвил Лир. — Одни лишь дочери-злодейки до бедствий могут довести таких! [207]

— Он не это сказал, полоумный ты кощей. Он сказал, что некогда был самовлюбленным развратником и за это сатана лишил его приблуды. Ну и дерюжку он сберег, а то бы срам наружу [208].

Старуха наконец повернулась:

— Вестимо, дурак прав. У него нет дочерей, государь [209]. А прокляла его его же злоба. — Она подошла с двумя мисками горячего рагу и поставила их перед нами на пол. — И тебя собственное зло травит, Лир, а вовсе не дочери.

Старуху я уже встречал — одна из ведьм Бирнамского леса. Только обряжена иначе и не такая зеленоватая, но сомнений нет — Розмари, та, что с кошачьими пальчиками.

Лир соскользнул на пол и схватил бедного Тома за руку.

— Я был себялюбив. Не рассуждал о бремени моих деяний. Отца родного заточил я в храме Бата, ибо проказой он сражен был, а потом и убил его. И собственного брата угондошил, чуть заподозрив, что он спит с моей женой. Все это без суда, не бросив честный вызов. Во сне его прирезал, не озаботясь и улик собрать. И королева у меня мертва — ее сгубила моя ревность. Мой трон покоится на вероломстве, и вероломство стало мне наградой. Нас трое здесь разбавленных, подфальшивленных. В тебе же — ничего заемного. Вот он, человек беспримесный, — вот это нищее, голое, развильчатое существо, и ничего сверх. Прочь, прочь, все подмеси! Здесь расстегни мне! [210]

Старик принялся сдирать с себя одежду, рвать ворот сорочки, но рвалась лишь пергаментная кожа его пальцев, а не лен. Я перехватил его руку, стиснул запястья и попытался перехватить также взгляд, чтобы король не окончательно скатился обратно в безумие.

— Какое зло я причинил моей Корделии! — взвыл старик. — Она одна меня любила, а я ей навредил! Моя единственная истинная дочь! О боги! Прочь, прочь, все чужое! Расстегивайте же скорей! [211]Долой одежду с тела моего — да и с моих костей долой все мясо!

Тут я почувствовал, как на моих руках сомкнулись чьи-то когти, и меня потащили прочь от Лира, будто в кандалах.

— Пуссть поссстрадает! — прошипела ведьма мне в самое ухо.

— Но я же был причиной его боли, — молвил я.

— Лир причинил себе сам свою боль, — ответила она.

Вся хижина закружилась у меня перед глазами, и невесть откуда раздался голос призрак-девицы:

— Спи, милый Карманчик, усни.

— Что с вами, государь? [212] — рек Кент. — Зачем сей грязный и нагой парняга лобзает королевский кумпол?

Я проснулся и увидел старого рыцаря в дверях хижины. Обок его стоял граф Глостерский. Снаружи еще ревела буря, а у очага бесноватый Том обвился вокруг Лира и целовал его в лысую макушку, словно благословлял новорожденного.

— Как, государь! — воскликнул Глостер. — Иль общества другого вы не нашли? [213]Кто вы такой? Как вас зовут? [214]

— Дай мне с философом потолковать [215], — промолвил Лир.

— Я бѣдный Томъ [216], — ответствовал философ. — Бѣсноватый изъ Бедлама. Скоро семь лѣтъ, да, семь лѣтъ ужь сравняется, какъ акридами бѣдненькій Томи питается [217].

Кент посмотрел на меня, но я мог лишь плечами пожать.