Андрей Кивинов - Революция, которая жила на крыше

По соседству монтировщик года на три старше меня занимается тем же самым. У него есть молоток. Если гайка не поддается, он бьет по ключу.

Видя, как я мучаюсь, он протягивает мне инструмент. Заодно знакомимся.

— Новенький?

— Да.

— С почином… Звать как?

— Максим. Можно Макс.

— Олег… В театральный поступал?

— Да, — я предположил, что слух обо мне уже разлетелся, — кадровичка рассказала?

— Не, — Олег ловко крутанул ключом, словно пропеллером маленького самолета, скручивая гайку, — у нас, как осень, так неудачники косяком идут. Я сам такой же… Третий год здесь.

Третий год… Новость меня не обрадовала. Это ж сколько конкурентов.

— Ого… Третий год… А еще кто-нибудь есть?

— Серега Петров, верховой.

О, ну точно, хоккейный клуб.

— Витька Астраханский, бутафорщик… Они вообще пятый год здесь.

— И что, все пять раз проваливались?

— Не… Никто больше и не пытался поступить. Я второй раз попробовал — не вышло. И плюнул. А они сразу плюнули. А чего? Здесь работа, хоть и не творческая, зато платят хорошо. Плюс график стабильный, можно все распланировать. А у артистов никакого графика. То гастроли, то антрепризы… Аккуратно, ту гайку не откручивай, а то фанера на башку свалится. Я подержу, тогда давай.

Олег ухватился за край декорации, я скрутил гайку, мы сняли фанерный щит, укрепленный металлическими ребрами, и положили его на сцену. За ним сразу же пришла пара монтировщиков.

— Так что ты не первый. Не переживай. Втянешься потихоньку, обвыкнешься. А через полгодика вся эта хрень романтическая сама собой слетит.

Ну уж нет… У них, может, и слетела, а я не сдамся. Хоть с пятого раза, но поступлю. Главное, упорство и вера в победу.

— Да и если честно, — Олег опустил руку с ключом, — я тут такого насмотрелся… Думаешь, за кулисами все как на сцене или на экране? Да у нас интриги такие, что Шекспир от зависти удавится. Не успеешь отвернуться, как кинжалом меж лопаток получишь. Артисты — они ж тоже люди, только в гриме.

— Что, убивают?

— Я фигурально выражаюсь… Так что я лучше гаечки покручу и декорации потаскаю. Зато на душе спокойно. А спокойствие — это главное, как говорил маленький человек с пропеллером.

— А помреж? Тоже интриган?

— Не, Степаныч в принципе нормальный мужик. Он в актерство уже не лезет, успокоился. Правда, с работягами воюет. Те бухают или шлангуют.

— Я заметил.

— Позавчера даже голос сорвал. Колька напился в обед и в костюмерной уснул. Чуть костюм Кощея не спалил. Да ладно костюм, там все сгореть могло. Даже ленинский пиджак. И это перед праздником. В чем бы Ильич вышел? Там пиджак специальный, таких сейчас не шьют.

— А спектакль сегодня?

— Ну а когда? День седьмого ноября — красный день календаря. Посмотри в моем окне все на улице в говне, — Олег беззлобно рассмеялся, — вообще-то, всё как всегда — Ленина никто смотреть не пойдет. Нагонят курсантов, школьников…

— Я вчера репетицию видел. Ленин вообще непохож.

— Бороду с лысиной приклеит, и нормалек. Странно. Мужики свои роли даже в полной отключке сыграют. А Михайлов прогон устроил. Никогда такого не было.

— Здесь что, действительно так выпивают? И актеры тоже?

— Так они в первую очередь! Я по молодости на посиделки после премьеры попал. У меня батя мент. Они там у себя закладывают, но до театральных им как до луны.

— Что, и перед спектаклем могут?

— Смотря кто. Вон, Калганов натуральный фокусник. После каждого акта портвешком вдохновляется. Иногда еле языком ворочает. А на сцену выходит — и ни в одном глазу… Работяги тоже не отстают. Михайлов после новогодних праздников даже приказ отдал — в буфете своим не продавать. Был тут у нас один. Коля-пилот. Тоже монтировщик. На новогодний утренник пришел — еле на ногах стоит. Решил в буфете взбодриться. Коньячку выпил и совсем в аут. Выполз на сцену прямо во время спектакля, присел за домик Белоснежки, а руку в кольцо сунул, чтоб не упасть. Там кольцо есть специальное для подъема декорации. Да так и уснул. А верховой, его не видя, домик и поднял, когда время пришло. На шесть метров, прикинь. Рука в кольце застряла, Коля и повис. Да ладно бы просто висел. Он же проснулся и вопить стал от боли. И не просто вопить. А, сам понимаешь, с выражениями. А теперь представь — внизу Белоснежка с гномами хоровод водит, а сверху матюги отборные падают. И домик обратно не опустить — мизансцена не та. Так и висел минут двадцать. Когда опустили, отцепился, вышел из домика и выдал монолог Чацкого, где самыми безобидными были слова «бля» и «пидорасы» малолетние. А детишки не одни в зале сидели, а с родителями, учителями и представителями РОНО. Михайлова потом полгода по всяким комиссиям таскали… Колю — пинком под зад из театра, а буфет на замок. Но наши все равно бухают.