Евгений Лукин - Ё

— В изолятор? — с тревогой переспросил тот.

— А вы как думали? — холодно молвил опер. — Ваше электронное письмо — по сути, признание. Будем разбираться. Ведите. А я пока потолкую со вторым задержанным…

— Поверьте, Вячеслав тут вообще ни при чём! — всполошился ведомый к дверям Пётр. — Он меня всего лишь кофе угостил…

— Разберёмся.

Ёфикатора вывели.

— Ну что, Славик… — мрачно изрёк старший опер, когда они остались наедине. — Считай, что задание у тебя прежнее…

И всё-то у нас абы как, и всё-то у нас, я извиняюсь, через колено! Даже в следственном изоляторе. Судите сами, в соседней камере давка, как в общественном транспорте, а в той, куда поместили ёфикатора, — ни души. Словом не с кем перекинуться! Только аж через полчаса сунули туда ещё одного человечка. И, что самое замечательное, человечком этим оказался Славик.

— Во попали, — невесело ухмыльнулся он, присаживаясь на край койки. — Слышь, а это правда, что ль, ты послал?

Ответом был судорожный прерывистый вздох, равносильный чистосердечному признанию.

— Боже мой, Боже мой… — униженно проскулил Пётр. Как же я подставился с этим письмом!..

— Да уж, — сказал Славик. — Подставился так подставился.

— Неужели правда, что «афера» на трупе была через «ё»?

— Говорят, правда…

— Боже мой… А я, выходит, одобрил, да ещё и в письменном виде! В интернет выложил…

— Слышь! — не выдержал Славик. — Ты о чём думаешь вообще? Ты оглянись, куда ты попал! Куда мы оба по твоей милости попали…

Пётр огляделся. Интерьер подействовал на него удручающе.

— Вячеслав, — надломленным тенорком обратился бывший руководитель литературной студии, — я, безусловно, виноват перед вами… И зачем вы только пригласили меня в эту кафешку?

— Да я-то — ладно, — раздумчиво молвил подсадной поэт. — Проверят и выпустят. А ты как выбираться будешь?

— По третьему убийству у меня алиби.

— А по первым двум?

— Мне кажется, вполне достаточно одного…

— Кажется! — всхохотнул молодой опер. — Хотя… По первому ты тоже, считай, отмазался. Остаётся второе.

— А по первому почему отмазался?

— Потому что там «афера» через «ё»…

Пётр Пёдиков болезненно охнул и зажмурился. Не иначе вновь переживал свой позор. Потом сделал над собой усилие, открыл глаза, собрался с мыслями.

— То есть вы полагаете, что убийц всё-таки несколько? И был общий план?

— Почему? Могли и собезьянничать. У них ведь там охраны авторских прав нету…

Пётр молчал.

— Или что другое припаяют, — озабоченно предположил Славик. — Как тебе вообще такое в башку взбрело? Это ж всё равно что позвонить, будто бомбу в школе заложили…

— Но ведь заложили же!!! — возопил узник. — И неизвестно, под кем она в следующий раз взорвётся!

— На фиг было на себя всё брать?!

— А что вы предлагаете, Вячеслав? Ну написал бы я правду: так, мол, и так, хочу помочь расследованию, версию вот придумал… Но это же то, что у нас называется «самотёк»! Очередное письмо от очередного графомана… Их даже до конца никто не читает!

Расстроился — и вновь умолк.

— Нет, интересное дело! — возмущённо заговорил Славик. — А когда настоящие бомбы в дома закладывали? Ты тоже признания в ментовку посылал?

— Нет, конечно, — со вздохом отозвался Пётр. — Мне бы это и в голову не пришло.

— А сейчас пришло?

— Сейчас пришло. Понимаете, Вячеслав, возможно, я действительно в чём-то виноват. Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся. Может быть, я своей пропагандой вызвал у кого-то приступ орфоэпического бешенства… Вы такого не допускаете? — Он сделал паузу и, не услышав ответа, пугливо продолжил: — Скажем, какой-нибудь молодой человек принял всё близко к сердцу…

— И пошёл мочить за букву «ё»?

— По нашим временам? Почему бы и нет? Если убивают за иной цвет кожи, за иной разрез глаз, за акцент наконец… — Внезапно Пётр поперхнулся и тоненько захихикал.

— Э! — встревожился Славик. — Ты чего?

— Нет, ничего… Просто пришло в голову, что я и впрямь плагиатор. Взял вот и нагло приписал себе чужие убийства.

Внешность у полковника Непадло, как уже упоминалось выше, была весьма благообразная. Чувствовалось, что и на излёте лет Герман Григорьевич сохранит, а то и приумножит мужественность черт и благородство седин. Вообще замечено: чем больше гадостей человек натворил в течение жизни, тем величественнее он выглядит в старости. Исключения крайне редки.