Морис Слободской - Новые похождения бравого солдата Швейка. Часть первая

За последние три года, с того времени, как Чехословакия стала немецкой, в трактире «У чаши» произошли большие перемены. Трактирщик Франтишек, незаконный сын вдовы Паливца, был взят немцами на войну, обучен в Дании, ранен во Франции, второй раз ранен в Югославии и окончательно добит в Греции. Он умер, так и не поняв, какое ему, чеху, до всего этого дело. Завсегдатаи трактира давно забыли, как выгладят вкусные сосиски, которыми гордились «У чаши», и уже не требовали больше не то что свиных шкварок, но даже второго ломтика хлеба.

Швейк вошел в трактир в полной уверенности, что его призывная повестка будет сенсацией для друзей. Но на него даже не обратили внимания. За обычно тихими столиками буквально бесновались старики.

— Если у человека семь болезней сразу, если он с утра до ночи глотает лекарства из всех банок своей аптеки и терпит на этом громадный убыток, солдатом или не солдат, я вас спрашиваю? — кричал аптекарь Ваничек, стуча сухим кулачком по своей еще более сухой груди. — Надо быть идиотами, чтобы его призывать, или не надо, я вас спрашиваю?

— Что твои болезни, что болезни! — перебивал разносчик Кунеш и совал Ваничеку под самый нос какую-то бумажку. — Ты видишь эту повестку? Ага, видишь? А вот я не вижу. У меня уже десять лет на одном глазу бельмо, а другой все время моргает. Интересно, как они из меня сделают стрелка?

Старый писарь Вацлав Коржинка, тупо глядя на лежащую перед ним повестку, бубнил себе под нос:

— А я вам говорю, что это опечатка. А я вам говорю, что это опечатка…

Инвалид Войтех Станек орал изо всех сил, стараясь втолковать глухому Благнику, что он, в крайнем случае, согласен воевать, если его будут возить по фронту в механическом кресле.

— Здоро́во, солдаты! — крикнул Швейк, сразу понявший, что здесь происходит. — Я вижу, что после того, как перекокошили всех молодых и здоровых, оказалось, что мы тоже войско. Это мне напоминает случай с неким Коничеком из Путима, который решил обязательно построить себе самый большой дом в городе. Так, сначала у него нехватило кирпича, и он стал класть бревна; потом нехватило бревен, и он стал плести стены из жердей, а когда дошло дело до крыши, вся эта музыка обвалилась ему на голову. Так вы, значит, тоже получили повестки? Если мы все попадем в один батальон, там, где пройдет наша часть, дорогу две недели можно будет не посыпать песком. Это будет совсем как в Мальчине, когда…

Но Швейку не удалось рассказать, что случилось в Мальчине, так как в трактир вошел фельдфебель Кунст. Ни на кого не глядя, он прошел к буфету, где специально для него хранились бутылка сливянки, свежее сало и другие редкости. И хотя все знали, что фельдфебель Кунст шкура и прохвост, присутствующие заулыбались (попробуйте не улыбнуться, когда человек руководит штурмовым отрядом), и отовсюду зазвучали приветствия:

— На здар!

— Добрый день, пан фельдфебель!

Кунст деловито проглотил рюмку сливянки, потом обернулся и, придав своей тупой роже наистрожайшее выражение, рявкнул:

— Молчать! Во-первых, сколько раз вам говорить, что ваши дурацкие чешские «на здар» отменены и полагается говорить «хайль Гитлер»? Во-вторых, не думайте, что я пришел сюда из удовольствия побыть в вашей паскудной компании. Я прислан, чтобы вправить вам мозги перед тем, как вы пойдете призываться. Понятно?

— Так точно, понятно! — отрапортовал Швейк. — Хайль Гитлера!

— Не так, дурья башка! — крикнул Кунст. — Не хайль Гитлера, а хайль Гитлер, болван! Повтори. Можешь повторить?

— Осмелюсь доложить, могу, — ответил Швейк и добросовестно отбарабанил: — Хайль Гитлер — болван!

Кунст схватился за голову.

— Да не Гитлер болван, а ты болван! Понятно?

— Осмелюсь доложить, понятно. Я и не хотел сказать, что наш фюрер — болван. Если бы вы сами не сказали, что господин Гитлер болван, то я бы никогда…

— Молчать, скотина! — заревел Кунст и вдруг скомандовал: — Всем встать смирно!

Все, кроме глухого Благника, который не слышал команды, вскочили и вытянулись. Кунст оглядел этот строй, где болезней было больше, чем людей, и произнес такую напутственную речь:

— Все вы, чешские свиньи, были бы рады если бы мы, немцы, проиграли к чортовой матери эту войну! Вы думали, что, если вы старые хрычи и калеки, вас война не касается. Глубоко, ошибаетесь! Фюрер делает вам честь и разрешает призвать вас в ряды великой германской армии. Мы знаем всем вам цену, но раз в наших рядах уже дерутся эти макаронщики — итальянцы, и эти мамалыжники — румыны и тухлый гуляш — венгры, — спрашивается, чем вы хуже? Мы — высшая раса и разрешаем вам драться за нас. Мы ваши родители, а вы наши дети. Понятно, сукины дети?