Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ - Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

До сихъ поръ не могу сказать точно, — какое впечатлѣніе произвели мы на Максима Горькаго.

Говорю это потому, что знаю — порознь каждый изъ насъ сносный человѣкъ, но всѣ мы in corpore — представляемъ собою потрясающее зрѣлище. Человѣкъ съ самыми крѣпкими нервами выноситъ пребываніе въ нашей компаніи не больше двухъ-трехъ часовъ. Шутки и веселье хороши, какъ приправа, но если устроить человѣку обѣдъ изъ трехъ блюдъ: на первое соль, на второе, горчица и на третье уксусъ — онъ на половинѣ обѣда взвоетъ и сбѣжитъ.

Однажды ѣхали мы изъ Петербурга въ Москву — Крысаковъ, Мифасовъ и я. Въ четырехмѣстное купе къ намъ сѣлъ какой сумрачный старикъ. Онъ началъ сурово прислушиваться къ нашему разговору… Постепенно морщины на его лицѣ стали разглаживаться, черезъ пять минутъ онъ сталъ усмѣхаться, а черезъ полчаса хохоталъ какъ сумасшедшій, радуясь, что попалъ въ такую хорошую компанію. Въ началѣ второго часа смѣхъ его замѣнился легкой, немного усталой усмѣшкой, въ серединѣ второго часа усмѣшка сбѣжала съ лица, и весь онъ осунулся, со страхомъ поглядывая на нашу компанію, а къ исходу второго часа — схватилъ свои вещи и въ ужасѣ убѣжалъ отыскивать другое купе.

Мы-же были свѣжи и бодры, какъ втянувшіеся въ алкоголь пьяницы, которыхъ и бутылка рому не свалитъ съ ногъ.

…………………………………

На другой день мы решили сами (безо всякой просьбы со стороны Горькаго) покинуть Капри и вернуться на родину — въ Неаполь.

Пароходъ отходилъ въ 4 часа дня, но былъ другой способъ добраться до Неаполя — на лодкѣ.

Мы съ Крысаковымъ сначала колебались въ выборѣ, но когда Мифасовъ и Сандерсъ подали голоса за пароходъ — мы рѣшили ѣхать на лодкѣ.

Минусы были таковы: 30 верстъ по палящейд жарѣ. Если не будетъ вѣтра — на веслахъ 6–7 часовъ ѣзды (на пароходѣ 1½ часа), если же будетъ вѣтеръ, то будетъ и качка. Цѣна на пароходѣ 8 лиръ, на лодкѣ 30.

Обливъ Сандерса и Мифасова потокомъ холодныхъ, ядовитыхъ, презрительныхъ словъ и замѣчаній, мы вдвоемъ сѣли въ 10 часовъ утра и — поѣхали.

Вѣтеръ оказался таковъ: не настолько сильный, чтобы надуть паруса, и не настолько слабый, чтобы не было качки.

Поэтому мы стояли на мѣстѣ, и насъ качало.

Я немедленно подружился съ лодочниками. Откупорилъ бутылку кьянти, угостилъ этихъ добрыхъ людей, эти добрые люди угостили меня какой-то колбасой, съ хлѣбомъ и потомъ я съ этими добрыми людьми принялся горланить неаполитанскія пѣсни.

Что въ это время дѣлалось съ Крысаковымъ — говорить не буду; онъ частенько наклонялся за бортъ, и не знаю, что заставляло его вести себя такъ — проклятая качка, которой онъ не переносилъ, или наше энергичное, но нестройное пѣніе.

А сверху палило прежестокое, обваривавшее насъ, какъ раковъ, солнце, а внизу колыхалась изумрудная вода, и вялый парусъ ласково трепалъ Крысакова по лицу.

Бѣдняга частенько наклонялся за бортъ, и мы изъ деликатности отворачивались, разсматривая какую-нибудь чайку и заглушая его стоны визгливымъ пѣніемъ. «Bella Napoli» и «Sole mio».

Пріѣхали мы на полчаса позднѣе Сандерса и Мифасова. То есть, пріѣхалъ я почти одинъ, потому что отъ большого могучаго Крысакова осталась одна оболочка, которую я, какъ пледъ, перекинулъ черезъ руку, выходя изъ лодки.

Нужно было три дня, чтобы набить эту опустевшую оболочку пищей и чтобы эта оболочка приняла нѣкоторое подобіе контуровъ прежняго Крысакова.

Очнувшись, онъ протянулъ мнѣ слабую руку, и первыя слова его были таковы:

— Теперь вы можете представить, какъ я васъ люблю, если согласился, ради васъ, на такую штуку!

— Спасибо, — добродушно сказалъ я. — Обѣщаю вамъ, что первую попавшуюся картинную галлерею исхожу съ вами вдоль и поперекъ…

Прощай прекрасный Неаполь!.. Мы уѣзжаемъ.

Заключительный Неаполитанскій аккордъ былъ таковъ: собираясь ѣхать на пристань, мы съ Сандерсомъ наняли извозчика; сѣли, тронулись.

Меланхоличный Сандерсъ, бродя разсѣяннымъ взоромъ по окружающему, увидѣлъ на стеклѣ таксометра нашего извозчика какую-то маленькую прилипшую бумажечку, въ полтинникъ величиной; отъ скуки онъ сталъ пальцемъ соскабливать ее. Бумажечка сейчасъ же отклеилась и — о чудо! Подъ ней на таксометрѣ красовалась цифра — 2 лиры!

Мы только что тронулись и, поэтому, съ насъ могло слѣдовать не болѣе двадцати чентезимовъ…

— Стой! — заорали мы. — Это что такое? Откуда у тебя двѣ лиры?

Извозчикъ сразу прикинулся непонимающимъ по-французски (въ Италіи почти всѣ говорятъ довольно сносно по-французски) и сталъ что-то объяснять намъ, спорить, кричать.