Аркадий Аверченко - Экспедиція въ Западную Европу Сатириконцевъ - Южакина, Сандерса, Мифасова и Крысакова

— Однако, — пробормотали мы. — Такого молодца не встрѣтишь въ каждомъ ресторанѣ… Ччортъ…

Въ самомъ дѣлѣ, мальчишка намъ не понравился. Это былъ настоящій отпрыскъ своего вѣка, дряблый и слабый, какъ побѣгъ отъ заброшенной въ темномъ углу подвала картошки; высокомѣрный въ отрицаніи старины и прелести чистыхъ деревянныхъ столовъ безъ скатерти. Чувствовалось, что онъ терпѣлъ Герцога только, какъ истоптанную ступеньку къ новой жизни настоящаго лакея. Конечно, онъ ничего не имѣетъ противъ того, чтобы перекинуться съ гостями парой словъ, но это амикошонство… Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Пусть хозяинъ чокается съ господами иностранцами сколько угодно, даже хлопаетъ по животу того толстаго, съ банкенбардами, который ловитъ ногой свалившуюся съ нея туфлю. Пусть его рука покоится на плечѣ того усатаго, маленькаго, а круглая старая голова киваетъ отечески губастому — это дѣло хозяина. Пусть… Но это — непорядокъ… Нѣтъ, нѣтъ, это — непорядокъ.

— Гордый юноша, — съ оттѣнкомъ грусти проговорилъ Южакинъ. — Переведите старику, Сандерсъ, что если онъ не перестанетъ наряжать мальчишку, какъ дэнди, мальчишка откроетъ свой ресторанъ въ Берлинѣ… Прозитъ, херръ Герцогъ!.. Прозитъ, майне херрнъ!!

Почтовые чиновники отвѣтили намъ громкими криками, а Герцогъ, шатаясь отъ волненія, подошелъ къ намъ, чтобы ознакомиться съ нашими біографіями и надеждами на будущее.

Возвратившись на ожидавшее его мѣсто, старикъ долго и благожелательно смотрѣлъ на собравшійся подъ мышками Крысакова жилетъ. Потомъ опустилъ взоръ и, ослабѣвъ подъ тяжестью пріятнаго впечатлѣнія, воскликнулъ:

— Невѣроятно!.. Въ этотъ животъ влѣзетъ еще столько же пива, если не болѣе! Невѣроятно, но фактъ.

Взволнованный и радостный, онъ поспѣшилъ обратно къ почтовымъ чиновникамъ, чтобы подѣлиться еще однимъ открытіемъ и увѣрить ихъ, что его похвала продиктована иностранцу искреннимъ восхищеніемъ, а не матеріальнымъ разсчетомъ.

— Кажется, я ему понравился, — скромно замѣтилъ Крысаковъ. — Что онъ тамъ бормочетъ, Сандерсъ?

— Расхваливаетъ чиновникамъ вашъ животъ.

Крысаковъ схватился за сердце.

— Какое, вы говорите, мѣсто, Сандерсъ… Грудь?

— Животъ, — услужливо поправилъ Мифасовъ, стараясь мягкостью тона и тонкостью выговора сгладить тяжелое значеніе слова. — Нюрнбергскій почтъ-директоръ интересуется…

— Сандерсъ! — заревѣлъ Крысаковъ. — Сандерсъ!.. Если вамъ дороги наши отношенія, скажите ему, что это грудь… Грудь и ничего болѣе… Сандерсъ!

Онъ невѣроятно волновался.

Тщеславіе этого человѣка часто приводило насъ въ уныніе, но никогда такъ, — какъ на этотъ разъ.

Обладая, дѣйствительно, великолѣпной грудью, онъ рѣшительно и наотрѣзъ отказался признать когда либо свой животъ. Послѣдній, будучи лишенъ присмотра, выросъ до очень солидныхъ размѣровъ — наполовину исподтишка, наполовину открыто, но, какъ таковой, признанія со стороны Крысакова не добился и навѣки остался страдать — не то отъ уколовъ самолюбія, не то отъ вѣчно переполнявшей его пищи.

— Скажите ему, что это грудь… грудь!

Въ виду подобныхъ отношеній, вся верхняя часть Крысакова считалась грудью — отъ головы и до ногъ, на которыхъ она покоилась въ видѣ мягкаго шарообразнаго элемента, восхитившаго стараго Герцога.

— Вы скажете, Сандерсъ, или нѣтъ? — зашипѣлъ онъ. — Подымите же ваши проклятыя занавѣски, чортъ возьми, или я васъ нарисую такимъ уродомъ, что вамъ перестанутъ подавать руку!

Онъ больно ущипнулъ меня за ногу и выбросилъ изъ-за стола прямо въ объятія Герцогу.

— У моего товарища не животъ, а грудь, — неумолимо продиктовалъ онъ.

— Мой товарищъ имѣетъ не животъ, а грудь, — помогъ мнѣ Мифасовъ.

— Это — грудь, — самодовольно, указалъ себѣ подъ жилетъ Крысаковъ.

— Не лучше ли сказать, что это адамово яблоко? — предложилъ пунктуальный Мифасовъ. — Старикъ можетъ не повѣрить и обидѣться.

Старый Герцогъ ждалъ, благожелательно помаргивая маленькими нюрнбергскими глазками.

— Сандерсъ, — злобно усмѣхнулся Крысаковъ. — Я нарисую васъ по колѣна себѣ и по щиколку Южакину. Ни одна дѣвушка не выйдетъ за васъ замужъ… Рразъ… Двва… Тррррр…

— Das ist die Brust — это грудь, — сказалъ я, не глядя на Герцога. — Не животъ, а грудь.

Крысаковъ разразился самодовольнымъ смѣхомъ.

На лицѣ Герцога отразилось смѣшанное чувство страха и любопытства. Грудь Крысакова ему понравилась, но произвела впечатлѣніе предждевременно спустившейся.