Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 1

Эти стихи к нашему спектаклю написал двадцатилетний Григорий Гурвич.

В семидесятых я думал — это про «совок». Сегодня понимаю: про любое время и любое место…

…привезенный товстоноговским БДТ на московские гастроли летом 1977 года, лошадиной темой озадачивал заранее: у входа в сад «Аквариум» дежурила конная милиция!

Назвать происходившее ажиотажем — значит не сказать ничего. Отчаявшись стрельнуть билетик, московская интеллигенция шла на прорыв билетерских кордонов. Никакие корочки не действовали — по крайней мере, никакие из тех, которые я мог себе представить.

От безысходности ошалевали видавшие виды администраторы. При мне человек в окошке отшил какую-то бабушку с удостоверением. Бабушка оказалась Анастасией Платоновной Зуевой (см. стихотворение Пастернака). Администратора чуть не убили.

Нам, первокурсникам, ловить тут было нечего.

Потыкавшись на шармачка, мы заходили с тыла: пытались обаять у служебного входа актеров БДТ.

— Ничем не могу… — виновато улыбаясь, отвечал грузный Павел Панков, — ребятки, ничем не могу…

Но мы смогли сами!

В день следующего спектакля четверо смелых — Саша Марин, Витя Никитин, Игорек Нефедов и я — в два пополудни подстерегли на задворках театра, в Благовещенском переулке, грузовик с декорациями «Холстомера».

Шофер получил трешку, и через минуту мы были в кузове. А еще через две минуты — въехали во двор театра имени Моссовета, и нагловато покрикивая на рабочих сцены, начали подавать им из грузовика детали декораций.

С последними кусками декораций мы просочились на сцену и через зал ломанули в фойе, а оттуда на самый верх, в мужской туалет, — где и провели несколько часов в ожидании заслуженного чуда…

Однажды мой товарищ по табаковской студии — назовем его Петей — пришел на экзамен по предмету «зарубежный театр». А принимал экзамен профессор, один из крупнейших знатоков эпохи Возрождения. Назовем его — Алексей Вадимович Бартошевич (тем более что так оно и было).

И вытащил Петя билет, и достался Пете — Шекспир. А Петя про Шекспира знал примерно столько же, сколько Шекспир про Петю. То есть они были примерно на равных.

В отличие от Бартошевича, который про Шекспира знает чуть больше, чем Шекспир знал про себя сам.

И вот они сидят друг против друга (Петя и профессор Бартошевич) и мучаются. Петя — потому что дело идет к двойке, а Бартошевич — потому что, если он эту двойку поставит, Петя придет к нему снова. А он его уже видеть не может.

И оба понимают, что надо напрячься, чтобы встреча стала последней. И Бартошевич говорит:

— Петя! Я сейчас задам вам вопрос на тройку. Постарайтесь ответить.

И спрашивает самое простое (по своему разумению):

— Как звали отца Гамлета?

Петя напрягает все свои душевные силы и в каком-то озарении отвечает:

— Клавдий!

Алексей Вадимович Бартошевич вздрогнул. Потом немного подумал. Потом удивился и сказал:

— Возможно.

И поставил Пете тройку.

Дело было в Щукинском театральном училище.

На экзамен по изобразительному искусству к профессору Бродскому пришел студент Веселкин. Профессор не ожидал от Веселкина больших глубин. Он сразу попросил добром:

— Назовите одну картину Васнецова.

Веселкин ответил вопросом на вопрос:

— Грачи прилетели?

— Прилетели, — вздохнул Бродский и поставил ему тройку. — Идите.

— это горнолыжный курорт в Армении, куда мы с моим приятелем Мишкой попали по большому блату весной 1978-го. Кататься мы не умели, а я так и горных лыж не видел никогда!

Решили — научимся на месте.

Разница в методиках обнаружилась сразу: Мишка запасся самоучителем с картинками и, засев в номере, погрузился в теорию (помню оттуда слово «авельман», вполне созвучное Мишкиной фамилии).

А я взял в прокате лыжи и пошел на подъемник.

«На таланте-с!»

Начало катания мне очень понравилось. У выхода с подъемника, на самой вершине, вырастая из горного гребня, торчало кафе с названием типа «орлиное гнездо». Внутри наливали терпкий кофе, а снаружи, прямо от нагретой солнцем стены, уходил вдаль и вниз нечеловеческой красоты пейзаж…