Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 2

Сидели в мастерской Жутовского — сам Боба, Игорь Губерман и Александр Городницкий… На троих им было двести сорок лет, но квадратная бутылка виски пустела с хорошей скоростью.

Классики пили — я, допущенный к процессу, пригубливал.

Губерману надо было идти, но уж больно хорошо сиделось в той мастерской, и уходил он около часа… Но все-таки — пора было в путь, и Губерман (младший из классиков) произнес прощальный тост:

— Давайте выпьем за то, чтобы, когда мы встретимся в следующий раз, мы узнали друг друга…

В любви и смерти находя

Неисчерпаемую тему,

Я не плевал в портрет вождя,

Поскольку клал на всю систему, —

написал Губерман в семидесятых годах прошлого века.

Сажать за стихи было неловко — поэтому система судила Игоря Мироновича за скупку краденого. Друг Губермана, Всеволод Вильчек, был свидетелем этого удивительного процесса.

…Губерман, страстный коллекционер, дал пятьсот рублей неким молодым людям, обещавшим достать для него старинные иконы. Этот эпизод, вскрытый следствием, должен был показать лживость и аморальность подсудимого. Пятьсот рублей! Незнакомым людям!

— Скажите, — ядовито поинтересовался прокурор Сугробов, — а мне вы бы тоже доверили пятьсот рублей?

Удивленный вопросом, Губерман поднял на прокурора свои цепкие глаза, и Вильчек в ужасе обхватил голову руками, поняв абсолютную неизбежность ответной реплики.

Губерман со скамьи подсудимых рассмотрел прокурора и сказал:

— Вам, пожалуй, нет.

Лестный случай: я в Иерусалиме и иду в гости к Губерманам, да еще в славной компании с Диной Рубиной.

Войдя в подъезд вместе с нею и Игорем Мироновичем, обнаруживаем у лифта классического иерусалимского старичка: маленького, подчеркнуто аккуратно одетого.

Он с поклоном здоровается с нами, раскланивается с Диной. Приходит лифт, и следующие полминуты мы выясняем, в каком порядке мы будем в этот лифт заходить. Старичок категорически отказывается сделать это первым: Дина — женщина, а я — гость; нет, он не войдет первым; мы даже можем не тратить время на попытку его уговорить.

Диалог, разумеется, идет на иврите, но я почему-то все понимаю.

Наконец компромисс найден; старичок входит после Дины, но передо мной; на третьем этаже он покидает лифт, успев высказать несколько сентенций и еще раз раскланяться.

Он закрывает дверь лифта и исполняет последний приветственный взмах рукой — уже через сетку шахты. Мы едем дальше, и Дина, полная новых впечатлений (наш попутчик, несомненно, еще прогуляется по страницам какого-нибудь ее романа), говорит:

— Вот от кого я получаю здесь удовольствие, так это от иерусалимских стариков!

Губерман, без паузы:

— Дина, не забудь мне сказать, когда начнешь получать от меня удовольствие!

В следующий раз я попал в дом Губермана в Иерусалиме через три года — с женой и дочкой одиннадцати лет.

Во главе стола сидела Лидия Борисовна Либединская.

Дочка была заранее предупреждена, в каком замечательном доме ей предстоит ужинать. Проникнувшись ответственностью момента, она предстала перед иерусалимскими хозяевами Прекрасной Воспитанной Девочкой. Уместно отвечала на вопросы, вежливо благодарила за предложенные угощения… В общем, как могла соответствовала обществу замечательного русского поэта, стихи которого (ей было это обещано) она обязательно прочитает.

Как-нибудь потом.

Губерман сидел рядом и лично ухаживал за юной гостьей. Предложил налить.

— Я не знаю, можно ли мне, — безукоризненно засомневалась Прекрасная Воспитанная Девочка. — Если только мама разрешит…

— Херня, старуха: шестьдесят градусов! — успокоил Губерман.

Бог троицу любит — пусть же историй про мои приходы в дом Губермана будет три! Впрочем, в этот раз дом был Лидии Борисовны Либединской, а израильский зять-гастролер гостевал у нее в Лаврушинском переулке.

И вот, как раз после губермановского концерта, ближе к ночи, сидим, соображаем на троих. И в разговоре выясняется, что я забыл подарить Игорю Мироновичу свою книжку. Причем уже не одну.

— Старик, у меня вообще нет ни одной твоей книжки!

— И у меня нет, — вставляет Либединская.

— Как же вы живете? — в притворном ужасе восклицаю я.

Лидия Борисовна — без паузы, с кротким вздохом:

— Перебиваемся Пушкиным…