Леонид Треер: Круглый счастливчик

Так тянулись дни и годы, пока однажды не забрали на повышение директора, а тот, в свою очередь, забрал с собой завуча. Свободные вакансии внесли в душу Виктора Степановича волнение и сумятицу. Нет, про директорское кресло у него и мысли не было, но вот поставить его завучем — что может быть разумней и справедливей! Ерохин сравнивал себя с коллегами и вынужден был признать, что его кандидатура самая подходящая…

Вскоре назначили нового директора. Все ждали, когда же новая метла начнет мести по-своему. И хотя Иван Иванович Голенищев, новая метла, заявил, что все останется по-старому, мало кто в это верил. Всех интересовал вопрос, кого сделают завучем. Ерохин понимал, что надо срочно входить в контакт с начальством, и в спешном порядке пытался раскусить Голенищева. Но время шло, а Иван Иванович оставался для него загадкой: лицо как лицо, вполне стандартное, речи произносит те же, что и старый директор. Словом, не человек, а натуральный сфинкс. Так что подкатиться к нему Ерохину пока не удавалось.

Но вот однажды физик Синягин рассказал в учительской, что вчера вечером, проходя по Молодежному бульвару, он видел директора, гуляющего с песиком. Коллеги повернули головы к Ерохину, единственному собаковладельцу в техникуме.

— Повезло вам, Виктор Степанович, — сказал кто-то из присутствующих, полушутя, полузавистливо. — Получается, родственные души… Пора и нам барбосов заводить.

— А порода какая? — поинтересовался Ерохин у физика, сдерживая приятное волнение.

— Кто его знает, — отозвался тот. — Белая шавка с темными пятнами, вместо хвоста — обрубок. Морда довольно глуповатая… А роста вот такого, — он нагнулся и показал рукой расстояние от пола.

«Должно быть, фокстерьер», — подумал Ерохин. Породу эту он не уважал. Но дело было вовсе не в породе — радовала общность интересов. «У него собака, и у меня собака, — рассуждал Виктор Степанович. — Тут мы и должны снюхаться…»

Целый день он строил планы, как выйти на контакт с шефом. От дома Ерохина до Молодежного бульвара нужно было топать с полчаса.

«Далековато, — отметил Виктор Степанович. — Может, для начала сходить без Артура? Взять, скажем, колбаски грамм двести, угостить животное, Голенищеву будет приятно, то да се — разговор получится… — он вздохнул. — Нет, слишком искусственно. С Артуром проще…»

Вечером, проделав долгий путь, взволнованный Ерохин гулял по Молодежному бульвару, держа дога на поводке. Артур без суеты обнюхивал стволы деревьев, величественно «расписывался» и продолжал знакомиться с новыми местами.

Была осень. На мокрых скамейках, обклеенных листьями, уже не сидели старики и парочки. Лишь на одной скамье дремал случайный гражданин, в кармане его пиджака стояла стеклотара. Фонтан бездействовал, и каменный мальчик грустно держал в руках каменную рыбу.

Виктор Степанович начал мерзнуть, а Голенищев все не появлялся. «Может, Синягин наврал… — огорченно думал Ерохин. — Так и простыть недолго… Еше минут десять брожу — и хватит!»

В этот момент в противоположном конце аллеи показалась фигура. Человек быстро шел навстречу Ерохину, а впереди его семенила собачка.

Виктор Степанович напрягся, тихо сказал: «Артур!» и, сжав поводок, двинулся по аллее торжественным маршем. Артур, почувствовав, вероятно, важность момента, поднял повыше квадратную голову и шел, как на выставке.

Метров с тридцати Ерохин узнал директора. Иван Иванович несся стремительно, увлекаемый энергичным фокстерьером. Лицо Голенищева было озабоченно, глаза смотрели прямо, точно он выполнял сложный цирковой трюк. Они почти поравнялись, и Ерохин сказал:

— Добрый вечер, Иван Иванович!

Голенищев затормозил и, не сразу узнав преподавателя, поздоровался. Внимание его тут же переключилось на дога.

— Хорош красавец, хорош… — Директор с уважением покачал головой. — Да… Прямо королевский пес!

Ерохин застенчиво сиял, словно хвалили его, а не Артура. Он хотел было произнести ответный комплимент, что-то вроде: «Великолепный у вас фоксик, Иван Иванович, ей-богу, великолепный!», но тут случилось неожиданное.

Фокстерьер вдруг рванулся к Артуру и с злобным лаем принялся наскакивать на дога. Артур удивленно попятился и молча глядел па задиру. Все произошло так быстро, что поводок выскользнул из рук Голенищева, он пытался ухватить конец, растерянно восклицая: «Чап! Ко мне! Фу! Чап!»

Но Чап точно взбесился. По-видимому, он давно ненавидел и боялся этих громадных, преуспевающих собак с лоснящейся шерстью и презрительным взглядом. Он и теперь, наверное, атаковал дога так яростно и безрассудно, чтобы заглушить страх. Впрочем, храбрость фокстерьеров общеизвестна, к тому же Чап чувствовал за собой могущество хозяина.