Марина Москвина: Загогулина

— Идет! — Нунэ повесила трубку. — Только записку напишет. Что она… уехала на стройку на Дальний Восток!.. Да! — говорит Нунэ. — А ее твои не выгонят?

А я — ей:

— Знаешь, что в этом деле главное?

— Что? — спрашивает Нунка.

— Водвориться! — говорю я. — Пока тут никого.

Вдруг слышу — мамин голос.

— …Конечно, — сказала мама. — Тем более, что жизнь в общежитии — как ничто другое воспитывает чувство товарищества и дух коллективизма!..

— Ой, — говорю, — вернулись…

— Черт, все пропало, — сказала Нунка.

Мы вышли к двери — всюду пусто. Одно только радио.

По радио выступала моя мама.

Кто ж знал, что все так получится? Хорошо, мы с Нункой купили в буфете пончиков! А на чердак залезли, потому что мы любим с Нункой посидеть у нас в школе на чердаке.

Там всегда такой свет из окна — в нем плавает пыль и нитки паутины.

Еще есть поразительная вещь — чьи-то рассохшиеся некрашеные лыжи, похоже, охотничьи. Между остриями лыж деревянная распорка. Наверное, носы у них плашмя, не как у наших — кверху. Куском твердой кожи прикручены лыжи к балке.

Под лыжами — башмаки. Стоптанные! С крюками для шнурков. По таким ботинкам я могу вообразить всего их хозяина. Тем более, тут много других вещей, наверное, тоже его: алюминиевая кружка, вязаный шлем, пальто — ватное, неподъемное, брезентовая котомка…

Так и кажется, у нас в школе была последняя стоянка какого-то путешественника.

Внезапно снизу послышалось очень подозрительное буханье.

Я говорю:

— Нунка! Люк!

А она:

— Молчи, а то застукают!

Я говорю:

— Ладно, застукают! Лишь бы не заколотили!

— A-а! Лишь бы не песочили!

Так и препирались, пока стук не стих. Кинулись тогда к люку. А он не открывается.

«Дз-зз-зыннь!» — зазвенел звонок на шестой урок. Шестой — геометрия. По геометрии — Зоя Николаевна, наш классный руководитель.

Я говорю:

— Каюк!

А Нунка:

— По пожарке слезем.

Это с крыши, с шестого этажа.

— А портфели? — спрашиваю.

— К себе привяжем, — отвечает Нунка.

Чем, спрашивается, привяжем? Веревок-то нет! Одна куча пакли.

А Нунка:

— Давай, — говорит, — из пакли веревку крутить!

Вся в своего дедушку Манаса. Он в Схоторашене — кузнец, пчеловод и изобретатель. Это Нункин дедушка, Манас, изобрел, что сбивать масло надо в стиральной машине! Раз — и готово. Не то что руками, в каких-то там кувшинах.

В Схоторашене все говорят: «Этот человек — гений, такое придумал».

Стали мы из пакли веревку крутить. Всю геометрию прокрутили. И после уроков неизвестно сколько! Канат получился — хоть привязывай пароход. Так что на спуск мы решили идти в связке.

Сквозь чердачное окно выползаем на крышу. На краю карниза ворона с хлебом в клюве. Не трусит на высоте.

Крыши кругом, крыши! С башенками, антеннами, плоские, ребристые, углом и с фонарями! Громоподобными шагами двигаем к карнизу. — Крра! — сиганула с крыши ворона.

Нунка — первая — встает на решетку пожарной лестницы.

— Загогулина! — говорю я шепотом. — Загогулина, загогулина!..

— Чего «загогулина»? — спрашивает Нунка.

— А ничего! — говорю я. Не сознаюсь, что для укрепления духа.

«Загогулина» — это мое любимое слово. И отличное название для всего, от чего у меня дух захватывает!.. Здорово помогает!

Грусть-тоска?! А ты себе: «Загогулина!»

И от радости хорошо. Чтоб не лопнуть.

— Пошел, — предупреждает Нунка и начинает спуск.

Со мной — ужас что творится.

Но я отклеиваюсь от стартовой площадки. Потому что нельзя в одно и то же время дружить с Нункой и, как говорит папа, праздновать труса.

И что мне его праздновать, если я знаю: со мной никогда ничего плохого — по-настоящему плохого — случиться не может!

Этим объясняется и то, почему я никого не боюсь из людей.

Даже поздно вечером и пьяных на улице.

Меня не обидят, это точно!

Только мне хотелось бы, чтобы так, как со мной, было со всеми, кого я люблю.

Пятый этаж…

Четвертый…

— Шишкина! — победоносно кричит Нунка. — Говорила — слезем, а ты: «Каюк! Каюк!..»

И вдруг — как затормозит!

Я ей чуть на голову не наступила. Оказывается, лестница шла только до второго этажа. И снизу метра на полтора законопачена досками.