Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика

Между тем, Газецкий, живший постоянной пролетарской мечтой о сытом желудке, накрыл откидной столик и пригласил всех отобедать. Итальянцы заняли места рядом с остальными и в два голоса стали звать переводчицу, которая сидела на носу яхты, обхватив колени руками, но та вежливо отказалась. Вероника окинула задаваку уничто­жающим взглядом. Она вскинула голову на манер топ-модели, оправила фиговый листок, именуемый купальником и, опустившись на сидушку ря­дом с синьором Марчелло, коснулась итальянца бедром. Узкое, в склад­ку лицо синьора Марчелло потемнело. Он беспомощно поскрёб седые ба­ки и подумал о том, что, очевидно, продешевил со своим строитель­ным контрактом в Ильичёвске.

— Господа! — сказал Берлянчик, поднимая рюмку, и, когда умол­кли все звуки, кроме крика чаек и плеска волн за бортом, он произ­нёс тост во здравицу городов-побратимов Одессы и Палермо.

После этого Додик чокнулся персонально с каждым из сидящих за столом и передал свою рюмку Виталию Тимофеевичу, который тут же осушил её вместо Берлянчика. Итальянцы с изумлением переглянулись.

— Это наш русский обычай, — пояснил Виталий Тимофеевич, ню­хая огурец. — Пить за себя и за друга-еврея!

Далее он, как обычно, стал развивать чужую мысль, сказав, что Палермо прекрасный город, потому что, где мафия, там порядок: дешё­вая водка, бескорыстные депутаты, а в Дом литератора ходят только бандиты. Затем тосты пошли по кругу, и, наконец, синьор Марчелло заявил, что не прочь искупаться. Тотчас же спустили паруса и яхту «Папирус» поставили на якорь.

Газецкий спустился в каюту и переоделся. Деньги, которые он взял с собой, Миша переложил из потайного карманчика на внутрен­ней стороне звёздно-полосатых шортов в такой же потайной карманчик огромных плавок. Когда он поднялся на палубу, девочки встретили его весёлым визгом и, подхватив под руки, потащили к леерам с явным намерением столкнуть Мишу с деньгами за борт. Газецкий шутли­во таращил глаза и хохотал вместе со всеми, но руки от ягодиц не убирал, опасаясь за судьбу своих сбережений. Между тем Виталий Тимофеевич, обхватив синьора Кармелло за цыплячье плечо, втолко­вывал итальянцу свои взгляды на жизнь. Он пытался объяснить синьо­ру Кармелло, что никогда не умничал на партсобраниях, как другие, а молчал и пил водку с кем надо, и поэтому рос в должностях.

Когда все, кроме Газецкого, вволю накупались, яхта «Папирус» снялась с якоря. Берлянчик был счастлив. Гляда на необъятные небе­са, он чувствовал себя в центре мироздания, его властелином. Рядом сидела Любаша, не спускавшая с него заботливых коровьих глаз. Вся­кий раз, когда на лице Берлянчика появлялись признаки сердечной слабости, она тут же уводила его в каюту, осторожно помогая спус­титься по стремянке вниз. Назад Берлянчик взлетал, как юнга по боцманскому свистку, растягивался на палубе и, сияя от полноты чувств, начинал беззастенчиво хвастать синьору Марчелло. Он уверял итальян­ца, что если его дела в районах выйдут на расчётные величины, он скупит всё побережье Каролино-Бугаза, застроит его мотелями, ресторанами и игорными домами и таким образом положит начало всемирно известному Дому Давида Берлянчика. Жизнь казалась прекрасной. За бортом плескались уютные семейные волны, отливавшие пенистой бирюзой. Слева блаженствовал Миша Газецкий, лысую голову которого Ве­роника пристроила на своих коленях. Её внимание к нему сразу под­скочило в цене с того момента, как к ней проявил интерес итальянец. Под белыми грудями Газецкого залегли нарядные солнечные тени.

— Миша, — говорил Берлянчик, — посмотри на побережье. Скажи правду: ты можешь представить себя его хозяином? Нет. А знаешь, как мы его назовём? Каролино-Вегас, Миша.

Лицо молодого бизнесмена вспорола детская серповидная улыб­ка. Он посмотрел на Берлянчика влюблёнными глазами.

— Додик, вы личность! У вас фантастический размах. Я сразу это понял и если возражал, то исключительно из общих интересов. Ведь кто-то должен возражать… Но в душе я был в восторге!

Сидя на корме, Виталий Тимофеевич и синьор Кармелло, обожав­ший русские народные песни, орали пьяными голосами:

«Ах, лимончики, вы мои лимончики,

Вы растёте в Палермо на балкончике!»

С другой стороны, на носу сидела переводчица, обхватив колени руками и уставившись на морскую даль. Контуры её строгого лица, ка­залось, дрожали и плавились в солнечном мираже. Яхта «Папирус» дер­жала путь к неведомым и сказочным исполкомовским берегам.