Борис Штерн: Рыба любви

— С каким ребенком?! — опешили Игорек и Аркадий Григорьевич, а Василий Фоменко, вздохнув, улыбнувшись и допив свою бутылку коньяка, подозвал официанта, заплатил за всех, на чай не оставил и удалился.

Но последуем за Валентиной.

Ехать в скором поезде было неутомительно, потому что ее развлекал один товарищ — веселый, спортивный и глупый как пробка. Он возвращался из Костромы с мотоциклетных гонок, где был запасным гонщиком в команде города Житомира. Он вез с собой огромную коробку, в которой лежал мельхиоровый, похожий на серебряный, командный кубок стоимостью в пятьсот рублей. Кроме них, в купе сидели два итээра из Киева и дулись в преферанс с болваном. («Болван» — это карточный термин, а не одушевленное лицо). Они хотели привлечь к игре мотоциклиста, но тот глядел исключительно на Валентину и пригласил ее в вагон-ресторан, на что киевские итээры, которых женщины не интересовали, понимающе причмокнули губами.

Пробираясь через полпоезда в вагон-ресторан, мотоциклист пропускал даму в тамбур первой, чтобы рассмотреть ее со всех сторон. В ресторане он тайком пил собственный житомирский самогон и материл калужскую милицию, отобравшую у него права, и он теперь вынужден трястись в поезде «безо всякого удовольствия», когда все ребята победителями катят на мотоциклах из Костромы в родной Житомир.

Говоря об удовольствиях, он намекал, но Валентина намека не поняла, потому что как-то не видела возможности получить удовольствие в переполненном скором поезде, да еще с мотоциклистом. А тот хотел попросить киевских итээров выйти из купе на длительный перекур, но все же сомневался, не схлопочет ли по морде от прекрасной незнакомки за столь непристойное предложение. Тогда он решил намекнуть еще прозрачней и стал расхваливать калужскую милицию за то, что ему предоставилась возможность познакомиться с такой «очаровательной английской леди». Не вернуться ли им в купе, чтобы и картежники смогли посетить ресторан?

Валентина, опять не поняв намека, согласилась, а мотоциклист в спешке приобнял ее в одном из вагонных переходов; и английская леди, от неожиданности двинув локтем, выбила ему верхний передний зуб под грохот колес.

А киевских итээров в купе не оказалось, потому что это были никакие не итээры, а самые обыкновенные прилично одетые карточные шулера, и вышли они из поезда бог знает на какой предыдущей остановке, прихватив с собой мельхиоровый командный кубок стоимостью в пятьсот рублей, заподозрив его в серебряности.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — растерянно сказал проводник, когда началось разбирательство.

Спасибо шулерам, хоть пожалели Валентину и не уволокли ее чемодан, зная, что ничего драгоценного в нем не предвидится. А схвачены они были через две недели в Тамбове при попытке сбыть этот кубок в комиссионном магазине… Фраера, кто же с командным кубком лезет в комиссионный магазин?!

Так что мотоциклисту было больно как физически, так и морально, и Валентина уже готова была его пожалеть, но он обругал ее последними словами, за что получил справедливую пощечину при свидетелях из железнодорожной милиции.

Зато дальше поезд шел без приключении, опоздав в Одессу на те полчаса, в которые составлялся протокол о пропавшем кубке.

В Одессе стояла жара; солнце, как поется в известной песне, светило прямо в глаз, по небу редко-редко проплывали кудрявые облачка, по морю гуляли барашки и так далее… а если днем в городском транспорте попадался белый человек, то это, верно, был какой-нибудь одессит, удравший с работы и едущий на пляж впервые в этом году.

Кстати, выяснилось, что санаторий находится не в Одессе, а в деревне с совершенно удивительным названием Женева — на сорок седьмом километре по старой дороге в Николаев. Поэтому Валентина была немного разочарована, и ей пришлось пробираться с тяжелым чемоданом от поезда к автовокзалу в пятом номере трамвая, где на нее пялил глаза какой-то очень уж черный негр в белой простыне, но места не уступил и чемодан поднести не помог. В общем, Валентине было жарковато и страшновато в славном городе-герое Одессе.

В Женеве она была устроена в одну комнату с двумя дамами из породы «никому не дам», тщательно скрывавшими свой далеко забальзаковский возраст. И верно, два дня они не давали Валентине спокойно жить и не подпускали к ней мужчин старше пятнадцати лет. Эти сердобольные дамы составили агрессивный план против незамужества Валентины и собирались выгодно продать ее в рабство — вернее, выдать замуж за таинственного отсутствующего отдыхающего, уехавшего в Одессу покупать «Жигули», и два дня жужжали о нем Валентине.