Эфраим Севела - Моня Цацкес – знаменосец

Фишман переглянулся с Цацкесом, они пошептались, затем попросили у старшины полчаса времени и вскоре принесли дополнительный текст.

Там упоминался и Сталин. Старшина остался доволен. Во дворе казармы началась отработка строевого шага под новую песню.

Моня Цацкес от этих занятий был освобожден. Он сидел в штабе полка, и командир лично инструктировал знаменосца:

– Слухай сюда! Я тебе оказал доверие, ты – парень со смекалкой и крепкий, протащишь знамя на параде, как положено. Для этого большого ума не нужно. Но вот поедем на фронт, и тут моя голова в твоих руках.

– Я вас хоть раз побеспокоил или порезал? – не понял Цацкес.

– Слухай, Цацкес. Ты хоть и еврей, а дурак. Я не за бритье! Сам знаешь – порезал бы меня – загремел бы на фронт с первой же маршевой ротой. Я за другое. Читал Устав Красной Армии? Что в уставе про знамя сказано – не помнишь? А политрук учил вас. Так вот, слухай сюда! Знамя… священное… дело чести… славы… Это все чепуха. Главное вот тут: за потерю знамени подразделение расформируется, а командир – отдается под военный трибунал. Понял? Вот где собака зарыта. Командир идет под военный трибунал. А что такое военный трибунал? Расстрел без права обжалования… Вот так, рядовой Цацкес.

Командир полка доверительно заглянул Моне в глаза:

– Ты хочешь моей смерти?

– Что вы, товарищ командир, да я…

– Отставить! Верю. Значит, будешь беречь знамя как зеницу ока, а соответственно и голову командира…

– О чем речь, товарищ командир! Да разве я…

– Верю! А теперь отвечай, знаменосец, на такой вопрос. Полк идет, скажем, в бой, а ты куда?

– Вперед, товарищ командир!

– Не вперед, а назад. Еврей, а дурак. Заруби на носу, как только начался бой и запахло жареным, твоя задача – намотать знамя на тело и, дай Бог ноги, подальше от боя. Главное – спасти знамя, а все остальное – не твоего ума дело, понял?

Моня долго смотрел на командира и не выдержал, расплылся в улыбке:

– Смеетесь надо мной, товарищ командир, а?

– Я тебе посмеюсь. А ну, скидай гимнастерку, поучись наматывать знамя на голое тело, я посмотрю, как ты управишься.

Моня пожал плечами, стащил через голову гимнастерку и остался в несвежей бязевой рубашке.

– Белье тоже снимать?

– Не к бабе пришел. А ну, наматывай!

Он протянул Моне мягкое алое полотнище из бархата с нашитыми буквами из золотой парчи и такой же парчовой бахромой по краям. Моня, поворачиваясь на месте, обмотал этой тканью свой торс, а командир помогал ему, поддерживая край. Два витых золотых шнура с кистями свесились на брюки.

– А их куда? – – спросил Моня, покачивая в ладони кисти.

– Расстегивай брюки, – приказал подполковник.

Моня неохотно расстегнул пояс, и брюки поползли вниз.

– В штаны запихай шнуры, – дал приказание командир. – А кисти между ног пусти. Потопчись на месте, чтоб удобно легли. Вот так. Теперь застегни штаны и надевай гимнастерку.

Моня послушно все выполнила сразу почувствовал себя потолстевшим и неуклюжим. Особенно донимали его жесткие кисти в штанах. Моня расставил ноги пошире.

– Вот сейчас ты и есть знаменосец, – подытожил удовлетворенный командир полка, отступив назад и любуясь Моней. – В боевой обстановке придется бежать не один километр… Не подкачаешь?

– Буду стараться, товарищ командир, только вот неудобно… в штанах… эти самые…

– Знаешь поговорку: плохому танцору яйца мешают? Так и с тобой. Да, у тебя там хозяйство крупного калибра. К кому это ты подвалился в нашем доме, когда была бомбежка? А? У, шельмец! Даешь! Правильно поступаешь, Цацкес. Русский солдат не должен теряться ни в какой обстановке. Это нам Суворов завещал. А теперь – разматывай знамя, на древко цеплять будем. Завтра – парад.

Парад состоялся на городской площади. На сколоченной из свежих досок трибуне столпилось начальство, на тротуарах-женщины и дети. Играл духовой оркестр. Говорили речи, пуская клубы морозного пара. Подполковник Штанько, принимая знамя, опустился в снег на одно колено и поцеловал край алого бархата.

Потом пошли маршем роты и батальоны Литовской дивизии. Как пушинку нес Моня на вытянутых руках полковое знамя, и алый бархат трепетал над его головой. Отдохнувшие за день отгула солдаты шагали бодро. Впереди их ждал праздничный обед с двойной пайкой хлеба и по сто граммов водки на брата.

Особенно тронула начальственные сердца рота под командованием старшины Качуры. Поравнявшись с трибуной, серые шеренги рванули: