Проводя серию собеседований с брокерами, я искал того, кто будет соответствовать моему требованию крайней занудливости. Я чувствовал, что чем брокер счастливее, тем он пройдошливее. Если он счастлив, значит, у него на уме — что-то помимо облигаций. Счастье означает, что он позволяет себе излишества вроде отпусков. А мне нужен был Скрудж Мак-Дак, который думал бы только о цифрах после запятой. И поскольку мое личное настроение зависит от личности, с которой я общаюсь, встречи с брокерами получались заупокойными. Чем мрачнее был брокер, тем мрачнее становился я, и нередко мы виток за витком оба погружались в бездну уныния.
Я побеседовал с четырьмя брокерами из нескольких фирм в районе Санта-Моники. Второй был нуден до очумения, и меня повлекло к нему, как на голос сирены, когда я встретился с его соперниками. Его звали Брендон Брейди, и он был настолько уныл, что, я уверен, его слегка подташнивало от ритмической аллитерации в собственном имени. Окончательно я остановился на Брендоне не из-за его бесцветности, но потому, что проникся тем, какой у него узкий, а следовательно, дотошный и математический ум. Я сидел с другим брокером, чья тоскливая индивидуальность соперничала с Брендановой. На основе одной заунывности выбрать было бы очень трудно. Но когда этот брокер разворачивал передо мной свои планы, то начал с предложения купить десятилетние облигации, срок которых начинался в следующую среду.
— С покупкой десятилетних облигаций в следующую среду есть одна проблема, — сказал я.
— И какая же?
— Если я куплю облигации в следующую среду, через десять лет их погашение придется на субботу, но я не смогу обналичить их до понедельника. За два дня я потеряю проценты.
Он сверился со своим компьютером, а затем поглядел на меня, как будто я — моя восковая копия: с виду вроде человек, а вот поди ж ты.
Так всё и решилось. Я вернулся протестировать брокера номер один, который допустил ту же оплошность. А вот Брендон, которому я предложил купить облигации в следующую среду, вынул калькулятор, с клацаньем пробежался пальцами по кнопкам и сильно нахмурился.
— Так, — сказал он. — Похоже, нас здесь надули. Почему бы не подождать несколько дней и не посмотреть, какие облигации подвернутся еще?
Я понял, что передо мной — мой человек.
* * *
Вход Клариссы и Тедди в новую квартиру был библейским. Их словно привели в землю обетованную. Солнечные пятна ковриками расползлись по всем спальням, я украсил все пустующие углы дешевыми растениями — как в каталоге по дизайну интерьеров, который нашел у себя в почтовом ящике. Я проводил Клариссу по всем комнатам, и она восхищенно вздыхала в каждой, что мне доставляло удовольствие. Я включил в бюджет ровно столько мебели, чтобы квартира была функциональной, так что помещение выглядело несколько голым. Но если мой двенадцатилетний план сработает, наличные потекут, как песок в песочных часах. У Клариссы имелась кое-какая мебель — она напрягла приятеля с пикапом ее перевезти, и пестрые пожитки Тедди быстро распространились по всей квартире. Кларисса установила телефон, на который я подозрительно косился, но в итоге забыл о его существовании. Мало-помалу дом заполнялся, несколько фотографий в рамках — и к концу месяца он выглядел семейным очагом. Разве что.
Разве что дистанция между мной и Клариссой не исчезла. Иногда я чувствовал с ее стороны сильную любовь ко мне — но вдруг это было из-за Тедди? Я не торопил события, и не торопить их было легко, потому что зачастую выходки Тедди не оставляли места для серьезных разговоров. Если моя рука ложилась на Клариссину, то лишь на мгновение — я убирал ее, чтобы перехватить Тедди. Когда он топал по квартире, Кларисса клонилась над ним как ива. Понятия "минута наедине" просто не существовало. Я начал позволять себе в уме фразу, которую никогда не позволил бы на той стороне улицы. Несовершенный идеал. Насколько зарегулированной была моя жизнь на той стороне, настолько беспорядочной она стала в "Венце Розы". Хаотичность Тедди приводила и меня в структурную сумятицу, и думаю, мне удавалось с этим мириться, потому что у хаоса был единый источник. Это был индивид вне логики; это был уникум.
* * *
Когда обнаруживаешь, что человек, любимый тобой, любит другого — это разочаровывает. Такое открытие я сделал дважды. Впервые — когда мы сидели втроем за нашим обычным ужином. Трапезы представляли собой фантастический ералаш в конце моих строго структурированных дней, которые я проводил, уткнувшись носом в финансовые журналы и сводки. Я приучился это предвкушать и принимать в этом участие с моей новообретенной беспечностью. Мы с Клариссой скидывались и заказывали на дом еду — и сколько было непринужденной болтовни под аккомпанемент белых бумажных мешков с салфетками и пластиковыми приборами и пакетов с тунцовыми сэндвичами и горчицей. Этот шорох и треск пластиковых контейнеров с майонезом всегда разжигал в нас захватывающие воспоминания о самых незначительных событиях дня, и месяцы спустя я осознал — то были священные получасы.
Читать дальше