Стив Мартин - «Радость моего общества»

Мы отрекомендовались друг друг и, честно сказать, я оказался самым нормальным. Но при всей разнокалиберности нас связывала одна общая ниточка. Побочный продукт инстинкта, заставившего нас взять теппертоновские бланки и, уединившись в комнатах своих квартир, писать сочинение. Свойством этим было достоинство, но не заработанное по-настоящему. Просто черта, которую ничтожество приобретает вследствие пассивности, из-за нашей неспособности воздействовать на мир иначе как слабым толчком. В тот день я стоял там победителем, однако чувствовал себя опозоренным. Из-за общества, в котором очутился. Мы не были какой-нибудь элитой, мы не относились к красавцам, вывешивающим свои автопортреты над каминами, или к модникам, оглашающим слэнговыми словечками бары роскошных отелей. Мы были победителями конкурса "Теппертоновских пирогов", и я, пусть всего на один день, — в первую голову.

Эта слабость скоро прошла. Я напомнил себе, что написал на конкурс забавы ради и вообще затеял это, чтобы продлить свое пребывание в аптеке на несколько Зэнди-минут, хотя, как я догадывался, мои соперники принимали свои усилия всерьез. Я представлял, как они, высунув синие языки, корпят над блокнотами, сжимают ручки, как копья, и надсадно скрипят мозгами. К тому же, морок прогнал Гюнтер Фриск, троекратно хлопнув в ладоши с криком: "Народ, внимание!" Пора, сказал он, начать Шествие Свободы. Он попытался сбить нас в единую когорту, но за нами увязалось столько доцентов с бюрократами, что группа получилась пестроватая. Мы поплелись по бетонной дорожке. Мне нужно было идти медленно, чтобы не удариться в пот, поэтому я хитро начал путь в первых рядах, надеясь, что к концу шествия не слишком отстану. Солнце обрушилось на меня, и я испугался, что одна сторона лица обгорит до красноты, или кожа от жары станет сальной, и лоб в свете юпитеров будет блестеть, как смазанная жиром сковородка.

Вершина холма являла собой нечто кромешное. Оказывается, Колледж Свободы был маленькой деревней, свежей и опрятной — аудитории располагались на тучных лужайках, окруженных чугунными воротцами. Перед каждым из этих бунгало на столбиках из натурального дерева были подвешены доски с каллиграфически выведенными названиями факультетов, и каждая усадебка гнездилась в отдельном квартале, а между пролегали улицы и тротуары. И бордюры. Бордюры, на которые я не рассчитывал. Готовясь к сегодняшнему событию, я ни разу не озаботился проблемой поребрика. Да, изредка попадались выездные дорожки для служебных грузовиков, но они не смотрели друг в друга даже искоса. Хуже того, студенты обоих полов, наряженные в одинаковые блейзеры, выстроились по всей длине тротуаров, чтобы чествовать нас, и мой ужас обрел зрителей. Наше воинство набирало пары и не стало бы перестраиваться в угоду моим необъяснимым прихотям. Дорожка вливалась в тротуар, и я увидел, что столкновение с бордюром неминуемо.

Я лелеял несбыточные надежды. А вдруг, думал я, и остальные конкурсанты не в состоянии переступить бордюр. Но я понимал, что шансы найти еще кого-то, чей невроз упарился бы до страха перед поребриком, ничтожны. А вдруг мои причуды перешибет чья-то еще большая экстравагантность? Вдруг окажется, что Дэнни Пепелоу склонен запрыгивать в мусорные бачки и лаять? Может, Сью Дауд не способна прожить и часа, не напялив себе на голову фольгу от попкорна? Но спасение не снизошло. И бордюр надвигался. Я мог повернуть назад. Я не обязан держать речь во Дворце Свободы, сказал я себе. Я могу остановиться, съежиться, обливаясь вонючим потом, заныть и запричитать: "Нет, я не могу через это переступить". Или просто дать задний ход, и все будут наблюдать мое землистое лицо и "лунную походку". Принять эти трусливые решения мешала другая мощная сила — страх перед публичным унижением. Студенты начали жидко аплодировать, вероятно, потому что их подучили. Страх перед поребриком и страх перед конфузом схлестнулись, и мои конечности похолодели. Руки затряслись в ознобе. Я почувствовал, как теряю равновесие, и расставил ноги пошире, чтобы не шататься. Глубоко задышал, чтобы успокоиться, но вместо того у меня стало опасно зашкаливать пульс. Если бы я позволил своему телу делать всё, что ему заблагорассудится, оно бы упало на колени и уткнулось головой в землю, простерев руки в сторону тротуара. Я, однако, продолжал свой марш, подгоняемый инерцией и чуть тлеющим воспоминанием о том, как недавно преодолел поребрик и не умер.

Мои ноги сделались как наковальни и, казалось, не я подхожу к бордюру, а бордюр подъезжает ко мне. Мой страх воплощал несовершенство человеческой конструкции. Такова печальная истина творения — чего-то не хватает в нашей системе, имеются в психике незаизолированные концы. Мои страхи — не что иное, как темные секреты эволюции. С ними не разобрались вовремя, и я вынужден возводить причудливые храмы, чтобы их разместить.