Шимун Врочек - Рим 2. Легионы просят огня

— А вон тот отряд, дальше к лесу, это кто?

— Херуски. Это народ Арминия.

— Говорят, царь гемов должен сражаться в первых рядах?

Тит прищуривается. Затем смотрит на меня внимательно.

— Говорят.

Мы сталкиваемся. Грохот от столкновения слышно на пол Германии.

— Они размолотили вторую когорту в прах, легат!

— Легат, они смяли наше левое крыло!

— Легат, они повсюду, легат!

— Легат! Быстрее! Прикажите…

— Легат! Они прорвали фронт шестой центурии!

Вести теснятся, толкают друг друга локтями, раскровавливают носы и дергают меня за полу военной туники.

Кажется, пора.

— Эггин? — говорю я. Префект лагеря хмуро смотрит на меня.

— Я справлюсь. Идите.

Легат! Легат! Легат! — летит по рядам.

Там, где иду я, мулы подтягиваются и сражаются так, что хваленая хаттская пехота гнется и отступает. Мы медленно продавливаем строй варваров.

Как оказывается, многого стоит личное участие!

Все то, чему меня учили изрубленные, уродливые, но живые и заслужившие свободу старые гладиаторы, вдруг пригодилось.

Я живу.

Я убиваю.

"Идущие на смерть приветствуют тебя, Цезарь!"

Германец взмахивает фрамеей. Поздно.

Я выдергиваю гладий из его тела. Иду дальше.

Однорукий.

Мы оказываемся напротив, лицом к лицу.

И некоторое время с удивлением разглядываем друг друга.

Какие у него удивительно неживые глаза. Ярко-голубые, словно выложенные кусочками цветной мозаики.

— Эй, римлянин, — говорит однорукий гем. — Ты ничего не забыл?

— Это мой меч, — говорю я.

Гем усмехается.

— Логично. А это — мой.

Мы идем навстречу друг другу. Я вижу окровавленную спату в его левой, живой руке. И скрюченные, розоватые пальцы другой руки — мертвой.

Темнота.

— Легат!

ЛЕГАТ. ЛЕГАТ. ЛЕГАТ.

Сотни голосов.

Тысячи тысяч голосов.

Гонец, пошатываясь, вошел в палатку. Шлем в крови, голова забинтована. С трудом выпрямился…

Отсалютовал.

— Семнадцатый, пропретор!

Вар похолодел.

— Что Семнадцатый?

Гонец покачнулся, но устоял. Помедлил.

Вар не выдержал:

— Что там?! Говори, как есть!

— Гай Деметрий Целест убит, — доложил всадник. — Орел Семнадцатого легиона захвачен варварами. Гемы побеждают, пропретор.

Квинтилий Вар бледен, как тень недавно умершего. Словно его лицо — открытая рана, откуда вытекла вся кровь.

— Мы погибли, — сказал пропретор шепотом. — Теперь все. Все кончено.

Один к одному, думает Вар. Неудача за неудачей. Боги отвернулись от нас.

Нумоний предал нас, бросил на растерзание. Почему он так сделал? Почему?! Может, он еще вернется? Он же храбрейший воин! Может, это всего лишь маневр, чтобы усыпить бдительность германцев и нанести им неожиданный удар?

Гай Деметрий Целест убит. Мальчишка посмеялся над его решением броситься на меч — и где он теперь? Погиб.

Квинтилий Вар закусывает губу. Желудок ноет нестерпимо. Рана в бедре пульсирует, словно в ней все еще осталось железное острие германской фрамеи…

Гемы — побеждают.

То, что казалось просто небольшим возмущением варварского царька, крохотным ручейком, теперь напоминает бурный грязевой поток, что сметает на своем пути все.

Все.

Темнота шевелится, дышит красным, черным. Резкий запах паленого. На меня падает горящая доска — я вижу язычки пламени вокруг обуглившихся краев. Я отдергиваю голову. И просыпаюсь.

— Убит?

— Да не знаю я.

Голоса.

Я открываю глаза. Это не так сложно, как я думал.

— Легат! Вы живы?

— Кажется… да.

Голос словно чужой.

Я сажусь, вытираю рукой со лба пот. Ладонь становится мокрой и красной. Зато хоть что-то вижу. В брови щекочет.

Подходит Тит Волтумий, смотрит на меня с прищуром. Глаза его расширяются. Затем он ругается — грязно и длинно, разными словами. Я жду, пока центурион закончит.

— Медика сюда! — кричит Тит. — Быстро! И пусть возьмет клещи!

Клещи? Зачем? Я улыбаюсь центуриону — все в порядке, Тит. Я уже в норме. Только голова немного болит… но это ерунда. Кажется, только волосы защемило.

Я моргаю. Это почему-то больно делать. Едва не теряю сознания.

— От шлема что-нибудь осталось? — говорю я.

Тит оглядывает меня, не меняясь в лице.

— Нет.

Подбегает хирург с помощниками. Меня дергают, наклоняют, тормошат — так, что я пару раз снова проваливаюсь в темноту. Наконец, с меня стаскивают это — словно отдирают половину черепа.